Man and Boy, или История с продолжением
Шрифт:
Тишина. А потом чужой голос:
— Это решат адвокаты, Гарри.
— Скажи своему адвокату, что Пэт остается со мной. Это ты ушла из семьи. Скажи ему об этом.
А ты скажи своему адвокату, что это ты трахался с кем не попадя на стороне.
— Я не могу, у меня нет адвоката.
— Значит, придется завести. Если тебе в голову приходит мысль украсть моего сына, ты должен найти себе очень хорошего адвоката. Но ты же не собираешься этого делать! Мы оба знаем, что ты не сможешь самостоятельно вырастить Пэта. Ты за собой-то не умеешь как следует ухаживать.
— Я хочу поспорить.
Она вздохнула:
— Пэт дома?
— Нет, он отправился куда-то поужинать со своими новыми веселыми дружками. Конечно, он дома. Ему четыре года. Где ты хочешь, чтобы он был? На свидании с Наоми Кэмпбелл? Я же сказал тебе, что он в ванной. Разве я тебе этого не говорил?
— Говорил. Можно с ним побеседовать?
— Разумеется.
— И еще. Гарри…
— Что?
— С днем рождения.
— Это завтра, — со злобой сказал я. — Мой день рождения завтра.
— Там, где я, уже почти что завтра.
— Я не в Японии, Джина. Я здесь.
— В любом случае — с днем рождения. С наступающим.
— Спасибо.
Я вынул Пэта из ванной, хорошенько вытер его и завернул в полотенце. Потом опустился перед ним на корточки.
— Мамочка хочет поговорить с тобой. Она звонит по телефону.
Каждый день повторялось одно и то же. В его голубых глазах вспыхивало удивление, а затем что- то, что могло быть или радостью, или облегчением. Когда я передал ему трубку, он уже успел прийти в себя.
— Алло? — почти шепотом произнес он.
Я ждал горьких слез, злых обвинений, всплеска эмоций. Но Пэт, как всегда, оказался сдержанным и спокойным. Он негромко бормотал односложные ответы на вопросы Джины, а потом отдал мне трубку.
— Я уже поговорил с мамочкой, — тихо сказал он.
Он ушел в гостиную, по-прежнему завернутый в полотенце, как в огромную теплую шаль, оставляя на полу цепочку следов от мокрых босых ножек.
— Я снова позвоню ему завтра, — сказала мне Джина более расстроенным голосом, чем я ожидал, и я почему-то почувствовал себя лучше, чем за все последние дни. — Ты не против, Гарри?
— Звони в любое время, — ответил я и хотел спросить ее, как это мы докатились до того, что стали пугать друг друга адвокатами, как это два близких человека дошли до такой банальности, что собираются таскаться по судам.
Неужели действительно во всем виноват только я один? Или это всего лишь случайный эпизод, повлекший за собой такие тяжкие последствия? Ну, так же, как, например, если бы на меня наехала машина или я заболел раком? Если мы так сильно друг друга любили, почему это продолжалось так недолго? Неужели два человека не могут жить вместе всегда в нашем паршивом современном мире? И как все это безобразие скажется на нашем сыне?
Я действительно хотел это знать. Но я не мог расспрашивать Джину об этом. Тем более, что сейчас мы с ней находились на разных концах света.
13
Когда мы были на полпути к дому моих родителей, неожиданно зазвонил мой мобильный телефон. Мама обычно всегда считалась спокойной, невозмутимой женщиной, устойчивой точкой опоры в нашей семье. Но сегодня с ней что-то произошло.
— Гарри!
— Что случилось?
— Твой папа…
«Господи! — в ужасе подумал я, — он умер. Именно на мое тридцатилетие. Даже сегодня ему нужно быть в центре внимания».
— Что случилось?
— Нас ограбили.
Боже! Даже в такой глуши! Теперь, получается, уже нигде нельзя чувствовать себя в безопасности.
— У него все в порядке? Ты не пострадала?
— Пожалуйста, Гарри… приезжай скорее… полиция уже в пути… пожалуйста… я даже не могу с ним как следует поговорить…
— Держись, ладно? Держись, мама! Я уже близко.
Я выключил телефон, вырулил на скоростную полосу дороги и с силой надавил на педаль газа. «Эм-Джи-Эф» рванулась вперед, как будто именно этого момента она и ждала всю жизнь.
На пассажирском сиденье рядом со мной громко засмеялся Пэт.
— Классно, — высказался он.
Интересно, где он это слышал?
Мама открыла дверь. Она стояла в своем лучшем платье, вся принаряженная ко дню рождения своего единственного сына. Но красота вечернего наряда терялась из-за ее неестественной бледности и потрясенного выражения лица.
— Ужасно, Гарри! Нас ограбили. В гостиной. Сам посмотри.
Она отвела Пэта в кухню, мягко отклоняя его вопросы о дедушке, а я прошел в гостиную, мысленно готовясь к тому, что увижу отца полумертвым в темной луже крови. Но старик спокойно стоял у камина, и его загорелое лицо прямо-таки лучилось от удовольствия. Я в жизни не видел его более счастливым.
— Привет, Гарри. С днем рождения, сынок. Ты уже видел наших гостей?
У его ног, уткнувшись носами в ковер, лежали два юнца, руки у них были связаны за спиной.
Сперва мне показалось, что я узнал их. От них шло то же самое неясное ощущение опасности, что и от того парнишки в квартире Гленна, хотя сейчас они выглядели совсем не угрожающе. Я просто узнал этот тип: дорогие кроссовки, модные джинсы, волосы так густо намазаны гелем, что кажутся липкими, как ириска. Папа скрутил их парой шелковых галстуков, которые я подарил ему на прошлое Рождество.
— Я увидел их еще раньше, на улице. Они потешались и куражились. Но позже выяснилось, что это не просто выпендрёж.
Иногда мне казалось, что мой отец назначен куратором использования английского языка. Он презирал условности, любил жаргонные слова и частенько употреблял выражения времен своей молодости, которые все остальные давным-давно выбросили вон вместе с продовольственными книжками.
Он постоянно употреблял слова типа «потеха» (его излюбленное обозначение озорства, дурачества и вообще праздного времяпрепровождения) и тому подобные, вышедшие из употребления одновременно с понятием Британской империи.