Man and Boy, или История с продолжением
Шрифт:
— Они забрались сюда через окно. Герои! Думали, дома никого нет. Твоя мать ушла за покупками тебе на день рождения. Кстати, ей удалось раздобыть отличное мясо для жаркого, — а я был наверху, чистил перышки.
«Чистить перышки»… Вот вам еще один перл из его архивов.
— Когда я вошел, они пытались вытащить видео из розетки. У этого вот хватило наглости наброситься на меня. — Отец осторожно ткнул тапочкой одного из юнцов, более тощего и мерзкого. — Правду я говорю, старина?
— Мой брат, твою мать, тебя замочит, твою мать, — пробурчал мальчишка, и его голос прозвучал в этой комнате, где я вырос, так же резко и
Отец тихонько засмеялся, будто все случившееся его действительно забавляло.
— Пришлось врезать ему разок. — Он коротко и смачно махнул в воздухе левой рукой, демонстрируя отчаянный хук. — Поверь, ему неплохо досталось. Отключился, как электричество при коротком замыкании. Второй попытался улизнуть, но я вовремя ухватил его за шиворот.
Мускулы на татуированных руках моего отца заходили ходуном под рубашкой с коротким рукавом, когда он наглядно показал, как нужно брать грабителя-тинэйджера. На одной руке у него было выколото сердце с маминым именем, на другой — крылатый кинжал морского пехотинца. Обе татуировки были чуть размыты от времени.
— Я его сразу же повалил на пол. Хорошо, что, когда они явились, я как раз выбирал, какой галстук надеть. Видишь, как пригодились мне эти галстуки. Ну, те самые, которые ты подарил.
— Господи, папа, ведь у них могли быть и ножи! — взорвался я. — Все газеты полны заметками о горе-героях, пострадавших как раз при попытке задержать грабителя! Ну почему бы просто не позвонить в полицию?!
Отец добродушно рассмеялся. Обычного спора не получалось. Он был слишком доволен собой.
— Времени не оставалось, Гарри. Я спустился, а они тут как тут. Во всей своей красе, причем у меня в доме. Это ведь не очень хорошо с их стороны, правда?
Я разозлился на него за то, что он схватился с этими идиотами, хотя и понимал, что сил для того, чтобы справиться с ними, у него более чем достаточно. Кроме того, я испытал громадное облегчение — примерно так себя чувствуешь, когда наконец отыскиваешь запропастившегося куда-то ребенка. Но было здесь и еще одно ощущение, очень напоминавшее зависть.
Что бы сделал я, если бы увидел этих двух сопляков или любых других таких же из миллиона им подобных у себя дома? Хватило бы у меня духу или даже дури накинуться на них? Или я бы тут же смотался куда подальше?
Как бы я ни поступил, я понимал, что в моих действиях не было бы мужественной уверенности моего отца. Я не смог бы защитить свой дом и семью так, как он защищал свой дом и свою семью. Я не был похож на него. Но я всем сердцем хотел походить на него.
Наконец появилась полиция. Машина остановилась возле дома с воющей сиреной и синими мигалками. Пэт выбежал их встречать, вытаращив от удивления глаза.
Приехали двое: накачанный молодой полицейский примерно моего возраста, отнесшийся к героическому поступку моего отца с молчаливым недовольством, и офицер постарше и потяжелее, который тут же завязал знакомство с моим стариком.
По правде сказать, мой отец никогда особо не уважал полицию. Я помню, как его несколько раз останавливали за превышение скорости, когда я был маленьким, и он отвечал с неизменной дерзостью, никогда не выказывал почтения и не собирался лизать им задницы. Даже если это гарантировало ему спокойную жизнь. Каждый раз, когда он видел, как полицейская машина с воем несется по улицам, он с презрением говорил: «Видать, запаздывают домой на ужин». Но теперь он прихлебывал горячий сладкий чай вместе со старшим полицейским. Два заядлых читателя воскресных выпусков местной газеты, два невозмутимых настоящих мужчины неспешно рассуждали о том, до чего докатился мир, поглядывая на связанных паршивцев у своих ног.
— Легко можно представить себе, из каких они семей, — сказал отец.
— Мать, скорее всего, живет на пособие, — попытался угадать старый полицейский. — Отец смылся много лет назад. Если когда-нибудь таковой вообще был. Вот поэтому платить за воспитание этих очаровашек приходится государству. То есть конкретно вам и мне.
— Совершенно верно. Но вряд ли они благодарны за это налогоплательщикам. В наши дни все только и говорят, что о своих правах. Одни права и никаких обязанностей.
— Таких семей полно в этих жилых массивах. Женщины с целым выводком орущих ребятишек и при этом без обручального кольца на пальце.
— Удивительно, не правда ли? Для того чтобы водить машину, нужно иметь права, чтобы завести сторожевую собаку, нужно приобрести лицензию. Но ребенка может родить кто угодно…
Я вышел на кухню вместе с мамой и Пэтом, удивляясь, почему все добропорядочные граждане на свете имеют что-то против матерей-одиночек. В конце концов, думал я, ведь мать-одиночка — это как раз тот родитель, который остался с ребенком.
Хотя мой отец мог съесть на завтрак парочку грабителей со всеми их потрохами, он не был жестоким человеком. Он не был закаленным в боях ветераном войны, какими мы знаем их по книгам и кинофильмам. Он был самым мягким человеком из всех, с кем мне приходилось встречаться в жизни.
Правда, за то время, что я рос, я несколько раз видел, как он взрывался. Мне было примерно столько же лет, сколько сейчас Пэту, и в кондитерской, где работала на полставки моя мама, урод-менеджер не дал ей поговорить по телефону с больницей, когда ее отец, мой дедушка, умирал от рака. Я увидел, как мой папа схватил этого менеджера за горло — за загривок, как он это назвал бы — и приподнял его. Тот, должно быть, решил, что отец собирается убить его. Я тоже почему-то так подумал.
Были и другие случаи: наглый служитель в бассейне, придравшийся к тому, что на мне слишком яркие надувные нарукавники, еще один водитель, подрезавший машину отца в праздничный день… Он не прощал ошибок никому и разделывался с обидчиками с той же легкостью, с какой связал и этих двух прыщавых грабителей Но при всем том он в жизни пальцем не тронул ни меня, ни маму.
Война навсегда осталась в жизни отца, как те крошечные зазубренные кусочки шрапнели, что в течение многих лет медленно выползали из его крепкого старого тела. Но настоящая драма его жизни — друзья, умершие раньше, чем достигли совершеннолетия, люди, которых он убивал, и все то невообразимое, что ему пришлось видеть и делать, — закончилась к тому моменту, когда отцу исполнилось двадцать. Хотя я всегда думал о нем как о воине, бойце десантного отряда Военно-морских сил Великобритании с серебряной медалью на груди, в течение пятидесяти лет мой папа, как оказалось, был кем-то совсем другим.