Маньчжурский кандидат
Шрифт:
Одна фраза вызвала у Реймонда чувство недоверия и даже отвращения. Да что там, она просто оскорбила его, и он перечитывал ее снова и снова: «ты был в армии моим лучшим другом». Реймонд разорвал письмо пополам, потом на четыре части, и так до тех пор, пока клочки не стали слишком малы, чтобы можно было рвать их дальше. Тогда он выбросил их в мусорную корзину рядом со столом.
VIII
На протяжении трех лет после того, как в марте 1953 года Джонни принес присягу в качестве сенатора Соединенных Штатов, мать Реймонда трудилась как пчелка, добиваясь для него признания в Сенате и официальном Вашингтоне, приучая
Утром девятого апреля Джонни появился в помещении для брифингов Пентагона, где вскоре должна была состояться предусмотренная графиком пресс-конференция министра обороны. Вместе с ним там оказались два друга, представляющие газеты Чикаго и Атланты соответственно. Сначала все трое выпили кофе. Джонни как бы между прочим спросил, что они собираются делать этим утром. Журналисты ответили, что дожидаются еженедельной пресс-конференции министра, назначенной на одиннадцать часов. Джонни задумчиво заметил, что никогда не присутствовал на настоящей, большой пресс-конференции. Он был такой незаметный, застенчивый, приятный, явно злоупотребляющий виски маленький сенатор, что один из журналистов добродушно пригласил его остаться с ними, за что совершенно непреднамеренно обеспечил себе получение спустя три недели премии от своей газеты в размере 250 долларов.
К этому времени все относились к Джонни настолько несерьезно, пусть даже прессе в Вашингтоне он уже был хорошо известен, что если его присутствие и было замечено, никто не увидел в этом ничего необычного. Тем не менее сразу после пресс-конференции даже те писаки, которые этим утром не приближались к Вашингтону ближе чем на пятьсот миль, в один голос заявили, что стояли рядом с Джонни, когда тот высказывал свое знаменитое обвинение. Авторы передовиц, сотрудники ежеквартальных журналов, иностранные корреспонденты и множество других людей, имеющих отношение к масс-медиа, потратили уйму времени, извели огромное количество бумаги и все вместе заработали бешеные деньги, описывая то удивительное утро, когда на пресс-конференции какой-то сенатор выплеснул в лицо министра обороны свою боль и свое негодование.
Встреча, проходившая в помещении в виде амфитеатра, хорошо освещенном для удобства ведущих съемку операторов, с большим количеством мест для корреспондентов, началась как обычно. Министр, седоволосый, напыщенный человек, известный своим ужасным характером, появился на помосте в сопровождении пресс-секретарей и прочел заранее заготовленное заявление, представляющее собой официальный еженедельный обзор того, как происходит интеграция национальных сухопутных, морских и военно-воздушных сил. Закончив, он с мрачной подозрительностью спросил в микрофон, есть ли у кого-нибудь вопросы. Отозвалось обычное число тех, кто получил инструкции не давать министру покоя. Вопросы неторопливо следовали один за другим; корреспонденты прощупывали почву, на предмет того, не удастся ли «раскачать» министра на одно из тех возмутительных высказываний, которые, оскорбляя людей, не только заставляли их покупать больше газет, но и заодно позволяли обозревателям выискивать крупицы важной информации. Министр на эту удочку не попался. Когда между вопросами начали возникать все более долгие паузы, он заерзал, собираясь встать, откашлялся
— У меня вопрос, господин министр.
Министр устремил взгляд на незнакомца, возмущенный тем, что тот не мог раньше задать свой идиотский вопрос.
— Кто вы такой, сэр? — резко спросил он.
Он научился вежливости с прессой после множества недоразумений, по большей части очень неприятных, ставших результатом того, что его слова безбожно перевирали.
— Я сенатор Соединенных Штатов Джон Йеркес Айзелин, сэр! — прозвенел тот же голос. — И мой вопрос настолько серьезен, что от вашего ответа может зависеть судьба безопасности нашего народа.
Джонни постарался выкрикивать эти слова не слишком быстро. В результате, не успел он еще закончить, как все журналисты в зале уже уставились на него с выражением неуемной жажды сенсации, общей для всех них эмоции.
— Кто? — недоверчиво переспросил министр.
Его голос, усиленный электронной аппаратурой, прозвучал как брачный призыв гигантской совы.
— Оставьте свои увертки, господин министр! — прокричал Джонни. — Оставьте увертки, будьте любезны!
Министр имел нрав тирана и до того, как стать государственным деятелем, был представителем одной из царствующих деловых династий.
— Увертки? — взревел он. — Черт побери, что вы несете? Что за чушь?
Это высказывание само по себе, пусть даже состоящее всего из нескольких слов, мгновенно отвратило учреждение, называемое Сенатом Соединенных Штатов, от симпатии к министру на весь оставшийся срок его пребывания на своем посту, причем совершенно независимо от того, что именно спровоцировало это высказывание. Первый неписаный закон Соединенных Штатов Америки гласит, что никто и никогда, никогда, никогда не должен в присутствии прессы разговаривать в таком тоне с любым сенатором, в каком бы комитете тот ни состоял.
У всех присутствующих в зале представителей прессы, до которых дошло, каков официальный статус Джонни, голова пошла кругом при мысли о подтексте этого лобового столкновения между двумя выдающимися торговцами ходовым товаром, поставляемым газетами, журналами, радио и телевидением. Это был один из тех судьбоносных моментов, которые предвещают гигантский взлет тиражей. Одна половина присутствующих, у которых скука сменилась дрожью предвкушения, торопливо гасила сигареты, другая половина нетерпеливо закуривала; на всех лицах проступило выражение жадности.
— Я сказал, что я сенатор Соединенных Штатов Джон Йеркес Айзелин. У меня на руках список двухсот семи человек, относительно которых министру обороны известно, что они состоят в Коммунистической партии, и которые тем не менее продолжают работать в этом министерстве и формируют его политику.
— Что-о-о-о?
Чтобы перекричать возбужденный ропот голосов в зале, министр был вынужден выразить свое изумление усиленным микрофоном воплем.
— Я требую ответа, господин министр! — закричал Джонни, размахивая над головой пачкой зажатых в руке бумаг; его голос звенел, точно серебряная труба справедливости.
Свекольно-красное лицо министра стало фиолетовым. Он тяжело задышал и вцепился в микрофон, как будто собираясь запустить им в Джонни.
— Если у вас, господин сенатор, и в самом деле есть такой список, — прорычал он, — то, черт побери, принесите его сюда. Дайте мне ваш список!
— Нет, вы не получите этот список, господин министр. Я глубоко сожалею, но вынужден заявить прямо перед всеми присутствующими, что мое доверие к вам исчерпано.
— Что-о-о-о?