Маньчжурский кандидат
Шрифт:
— Что тебе нужно? — Чанджин удивленно замигал. — В смысле, что ты здесь делаешь?
Это не было попыткой смягчить резкость; просто Реймонд пытался пробиться сквозь очевидную тупость собеседника с помощью более прозрачного синтаксиса.
— А разве ваш отец не говорил вам?
— Мой отец?
— Сенатор Айзелин. Я писал ему…
— Сенатор Айзелин мне неотец. Усвой, по крайней мере, этот факт, если даже больше ничего не вынесешь из визита в нашу страну.
— Я писал сенатору Айзелину.
— Работа?
— Да, сэр, мистер Шоу.
— Друг мой, здесь мы не прибегаем к услугам переводчиков. Здесь мы все говорим на одном языке.
— Я могу портняжничать и ремонтировать все что угодно. Могу готовить. Могу водить машину. Могу убирать мусор и делать любую грязную работу. Могу доставлять сообщения. У меня есть где ночевать — в доме кузена, — и ем я очень мало. Я прошу вас дать мне работу, потому что вы великий человек и спасли мне жизнь. С меня хватит десяти долларов в неделю.
— Десять долларов? За все это?
— Да, сэр, мистер Шоу.
— Но, послушай, Чанджин. Я не могу платить тебе всего десять долларов в неделю.
— Да, сэр. Всего десять долларов в неделю.
— Мне вообще-то нужен слуга. И я не против иметь повара. В смысле, хорошего повара. Терпеть не могу мыть тарелки. Я подумываю обзавестись автомобилем, но меня останавливает вся эта возня с парковкой и прочее. Я дважды в неделю езжу в Вашингтон, и мне осточертело толочься в забитых людьми вагонах. Да, меня устроило бы твое предложение, в особенности, если тебе есть, где ночевать, но, прости, десять долларов в неделю — это низкая плата.
Реймонд произнес все это таким унылым тоном, точно это он искал работу и получил от ворот поворот по вполне обоснованным, разумным причинам.
— Вы могли бы платить мне пятнадцать, сэр.
— Как можно прожить в Нью-Йорке на пятнадцать долларов в неделю?
— Здесь живут мои кузены, сэр.
— И много эти кузены зарабатывают?
— Не знаю, сэр.
— Ну, сожалею, Чанджин, но об этом не может быть и речи.
Реймонд, так и не проявив никаких добрых чувств к старому боевому товарищу, вернулся к работе. Судя по выражению его лица, он считал, что разговор окончен, и торопился заняться отчетами своих бюро и кое-какой поступившей от матери информацией, которая тоже могла пригодиться.
— Вам неприятно платить мне мало, мистер Шоу?
Реймонд медленно повернулся, вынужденный снова переключить внимание на корейца, с раздражением осознав, что не сумел довести до его сознания, что тема закрыта.
— Возможно, мне следовало яснее обозначить свою позицию в этом вопросе, — холодно сказал он. — Есть что-то очень подозрительное в том, что человек соглашается работать за деньги, на которые невозможно прожить.
— Боитесь, что я вас обокраду, мистер Шоу?
Реймонд вспыхнул.
— Употребив слово «подозрительное», я не имел в виду ничего конкретного.
— Я жил в Мокпо на два доллара в неделю. По-моему, десять долларов гораздо лучше.
— Как давно ты здесь?
Чанджин
— Два часа.
— Я имею в виду в Нью-Йорке.
— Два часа.
— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы банк платил тебе двадцать пять долларов в неделю.
— Спасибо, мистер Шоу, сэр.
— Я также куплю тебе форменную одежду.
— Да, сэр.
Реймонд наклонился над столом и на клочке бумаги написал адрес банка и имя мистера Ротенберга.
— Отправляйся по этому адресу. Это банк, которым я пользуюсь. Спроси этого человека. Я позвоню ему. Он даст тебе ключ от моей квартиры и распоряжения насчет того, какой нужно сделать запас продуктов. И расскажет, где купить их. Мы не расплачиваемся деньгами. Пожалуйста, в следующий понедельник приготовь обед к семи пятнадцати. Выходные я проведу в Вашингтоне, остановлюсь в отеле «Вилард». Думаю, подойдет жареная телятина… мягкая часть, без костей… с зелеными бобами. Только не картофель… пожалуйста, Чанджин, никогда не готовь мне картофель…
— Конечно, сэр, мистер Шоу.
— … немного шпината, но не свежего, а консервированного; соус, конечно; тушеные фрукты и две чашки горячего крепкого кофе.
— Да, сэр, мистер Шоу. Почти как в армии Соединенных Штатов.
— О господи, надеюсь, что нет, — ответил Реймонд.
XI
15 апреля 1959 года, в тот самый день, когда Чанджин сменил службу непосредственно в Советской армии на работу у Реймонда, произошли изменения в жизни еще одного офицера. Майор Марко был освобожден от своих обязанностей и отправлен в неограниченный отпуск по болезни.
Марко прошел два курса лечения у психиатров в армейских госпиталях. По мере того, как беспрерывно повторяющийся ночной кошмар проступал все отчетливее, патологическая усталость усугублялась. Никакое лечение не помогало. Вернувшись из Кореи в Нью-Йорк, Марко весил двести восемь фунтов; к тому времени, когда он ушел в отпуск по болезни, его вес составлял сто шестьдесят три фунта, а вид у майора был как у самого настоящего психа. Все нервные окончания в теле словно отрастили маленькие щекочущие усики, которые неустанно елозили под кожей, проявляя ту же энергию, что и люди, продающие на скачках информацию о лошадях.
Возникала иллюзия, будто он может видеть и слышать все сразу, пропала способность «редактировать» свет и звук. Сильнее всего рефлексы детонировали от звуков. Он отчаянно пытался не слушать чужие разговоры, потому что звук «а» на конце слова, повторяющийся несколько раз подряд, мог вдруг заставить его неудержимо разрыдаться. Майор не понимал, в чем тут дело, и пытался, насколько возможно, просто помнить об этом факте, не вслушиваться так напряженно, но это не срабатывало. Этот звук был похож на тот, который он слышал много, много лет назад, находясь в мире и безопасности; может, именно безразличие к этому звуку на протяжении всех этих долгих лет заставляет его так горько рыдать? Теперь, стоило Марко услышать чужой разговор, он быстро начинал напевать себе под нос, чтобы заглушить этот звук.