Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн

Кулькин Евгений Александрович

– Выражусь точнее, – продолжил худыш. – Чем твои ребята, кроме пустолома друг друга, занимаются?

– Ну кто учится, – начал он загибать, – кто работает.

– А они должны служить! – вырвалось у старика.

– Ну некоторые пошли в армию…

– Темный ты человек, Булдаков, – вдруг произнес незнакомец, и Эрика озадачило, откуда тот узнал его фамилию.

Им навстречу продефилировала девица.

– Ух и краля! – сказал дед. – При ней и шмаровозом поработать не грех.

– Кем? –

не понял Эрик.

– Сутенером, – перевел худыш.

Продолжая озираться, девушка уходила все дальше и дальше.

– Ты, наверно, думаешь, – продолжил незнакомец, – это она на тебя пялилась.

– А на кого же еще? – самодовольно вопросил Булдаков. – Не на вас же.

– Это почему же? У меня в глазах реянье над водой огней и звезд, что я могу показать не только отуманенный город, но и вспененную воду золотого пляжа.

Эрик искоса глянул на расхваставшегося старика и вдруг заметил у него на пальце толстенный перстень с печаткой.

– Сейчас, – тихо продолжил незнакомец, – когда в народе загуляли вольные деньги, все акценты сместились в сторону обладания ими. И теперь тот, кто побирался, по-казачьи говоря, копействовал, теперь вдруг зажирел и его потянуло на встречанье рассветов и провожанье закатов не на родном тихом Дону, а, скажем, на Средиземном или на Красном море. А у некоторых и в застой карман не был пустой, зато куда было деньги сбыть, где свою живучесть показать.

Откуда-то донеслись раскатисто-хрупотные звуки. По аллее парка заклубилась какая-то национальная свадьба.

– Видишь? – спросил старик. – Кто он раньше был? Позер и пройдоха. А теперь гляди, как прет с бантом на груди.

Лицо жениха Эрику тоже показалось знакомым.

– Кто это? – спросил он.

– Мир Тоймалов, базарком. Вишь, как в ширину пошел, – не обхватишь. А то в иголочное ушко пролезал.

– Извините, – заискивающе начал Булдаков, – но мы не познакомились.

– Это неважно! – ответил тот. – Как там у классика? Зови меня Максимом Максимычем. Здорово, правда?

У их ног сел голубь. И заворковал с каким-то особенным приохом.

– Я в детстве, – продолжил Максим Максимыч, – своим товарищам клички давал: Димка Воплёжник, Тонька Визжуха. А ко мне вот это Максим Максимыч приклеилось.

– Так вот, вы говорили про ребят, – напомнил Булдаков.

– А я уже думал, что ты все понял.

И вдруг заговорил совсем о другом:

– Людей в тридцать третьем хоронили в ямы. И вот однажды утром пришли, а там живой копошится ребенок.

Эрик напряженно молчал.

– Это был я. А в землянках Сталинграда крысы есть не давали. Только чего-нибудь потянешь ко рту, они тут же вырвут.

Он еще больше привскинул всхолмленные волны своих бровей и продолжил:

– Сейчас

молодежь искапризилась вся. Потому как в несменяемых рубахах не ходила. Голода не видела.

– Ну и слава богу, – вставил Эрик.

Но, казалось, Максим Максимыч его не слышал:

– И каждый пьян от ощущения собственной греховности. И вот когда изучишь этот преступный оптимизм, то восхитительно ясно поймешь: вы вам необходимы.

– Зачем? – простовато спросил Булдаков, как бы руша это лучезарное открытие старика.

– Агрессивнее вопросить прямо: «За каким чертом держать вас рядом с нами?» Но отвратительность ответа в том, что у нас опыт и тот блеск в глазах, которого вы еще не достигли. Бесполезная блажь думать, что кто-то лучше нас. Что прикосновение к миру прекрасного делает богаче и нравственная чистота объединяет. Все это тихая сладкая ложь. Если что-то держит клан – это страх и власть.

– А деньги? – поинтересовался Эрик.

– Это – шелушня! Она лежит повсюду. Надо только нагнуться и взять ее.

– Но как? – опять понаивничал Булдаков.

Если честно, его уже стал раздражать этот поувеченный жизнью старик, сучок на этой обветшалой земле, такой же сухой, как и его палка, полированностью сравнявшаяся с не очень высоким лбом. На нем уже перестали гармошиться морщины. Одна гладкота, которая одновременно подчеркивает удивление и вопрос.

И еще по краю лба, ближе к волосам, наметилась некая лиловизна. Она заползала в его чахлую шевелюру и хоть и не виделась там, но угадывалась потерявшим ярчелость чернильным пятном, которое кто-то пытался смыть с помощью слинялой седины.

– Как взять деньги? – тем временем переспросил Максим Максимыч. – Вокруг вас тьма разных фирм, магазинов, торговых палаток…

– Ну и что? – остановил его перечислительность Булдаков. – Мы уже пытались со многими говорить об охране. Но все отмахиваются.

– Отлично! Давайте возьмем ближайший от вас кооператив «Орикон». Что вы о нем знаете?

– Да ничего, – чуть подумав, произнес Булдаков.

– А зря! – назидательно-напорно начал Максим Максимыч. – Директорствует там некто Затевахин Виктор Изотович, в прошлом лепила.

– Кто? – вырвалось у Эрика.

– Фельдшер. На зоне мушки наводил.

– Какие мушки?

– Татуировку мастырил.

– А за что он туда попал?

– Во! – вскричал дед. – Это уже Папуа – Новая Гвинея! Вот тут-то его и подворухнуть, наколоть как фрайера. Мол, на зоне шланбоем был?

– А кем это? – полюбопытничал Булдаков.

– Водочным спекулянтом.

– Ну и что?

– И сюда, мол, пришел ха-ха ловить? Потому, считай, к тебе кичман домой приехал. Штрафной изолятор, значит.