Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн
Шрифт:
Есть еще Сосковец и Ерин. Оба ребята ничего. Но еще не достигли той близкости, чтобы на них серьезно уповать.
Борис Николаевич вышел во двор с намерением погулять не только по подворью дачи, но и по ее окрестностям.
Коржаков не спросил, куда он идет. Он никогда не любопытствовал зря, а привязливой тенью следовал за хозяином.
Ельцин обратил внимание, что в сельце, в которое он намеревался пойти, каждое дерево огораживали. А палисадники все до одного хилили себя в сторону хозяйского призора, а не наоборот, видимо
Пруд за сельцом был окрестован двумя видами обитателей – лягушками и водяными быками. Изредка их соперничество пополам пилила своим гурлением горлица, а – до кровятки – ранила выпь.
Зимой ему как-то так тут встретился грязноватый лыжник и спросил:
– По-прежнему виду чародей-суходрочник как называется?
Хорошо Александр отогнал бессовестника, а то ведь он на полном серьезе собрался ему объяснять.
В пруду водился тускло-золотистый карась и, видимо, давал приварок целому селу, потому как видно было, что там почти сплошь стояли самоловки и вентири.
Прошла немолодая женщина. Почти что девочковый озир. Свернула в лес у двух больших промоин.
Страдая от натаски, пробежала, обряженная в намордник, собака. Видимо, шла по следу той самой женщины.
Вдали ребятишки разымают руки и идут по полю, как журавли.
Там – тоже зимой – он ходил по рыхляку – по снегу, который проминался до земли.
Сейчас на этом месте навита скирда. С виду она словно бы обслюнявлена свисающей с нее соломой.
Борис Николаевич ругнул себя за то, что думает Бог знает о чем, но не о том, что предстоит и грядет. А ему предстоит, как вот этот вытрепанный до безлистия камыш, обезжизнить Верховный Совет, который давно работает как бы на бессознательном уровне, как бы творя бытийный погром, противится ему, президенту.
Он долго прощал хаотичные партизанские набеги. Но когда заметил планомерность всего, что делается тем же Хасбулатовым, сказать по-другому, увидел, что он заносчивый и чванливый враг, тут же решил действовать решительно и бесповоротно.
А кто, собственно, в этой своре, в этом, так называемом, Верховном, блин, Совете? Кто дал им право пинать эпоху?
Поняв, что распаляется, Ельцин укоротил шаг, всмотрелся в бабенку с привядшим лицом и подумал: вот нужен ли ей тот самый Хасбулатов, который постоянно последние дни не сходит с телевизионных программ?
А он, президент, где-то в тени. Можно сказать, на задворках. Его можно ловить в свою сеть, как выкинутого на берег налима.
Нет, всего этого он не потерпит. Ибо давно не только осознал ситуацию, но уже и обнажил приемы.
2
Абсолютная ценность молчания в том, что его строже слышит тот, кто молчит. Александр Коржаков умел молчать. Потому как давно понял, что смысл слов – это тоже норма молчания, озвученная ровно настолько, чтобы
Это, так сказать, диалог безмолвия.
Потому он знал, о чем за закрытыми дверями в Огареве идет речь. Почему туда юркнул вечно испуганный взглядом Козырев, чинно прошествовал Черномырдин, а потом стремительно, словно бильярдные шары в лузу, закатились Грачев, Ерин и Голушко.
Александр Васильевич знал, что через минуту-другую Ельцин обнажит прием, и вся пятерка заозирается, косясь друг на друга, как бы ища в обличье соседа вороватое родство.
А Борис Николаевич, как танк, с устрашающим лязгом двинется на каждого, в ком вздрогнет взгляд, кто усомнится в стиле, который порабощает.
В комнате, что соседствовала с кабинетом, в каком шло совещание, Коржаков был не один. Рядом хмуро сидел и тоже молчал его начальник Михаил Иванович Барсуков, и на его лице было написано извечное: «Меньше знаешь, дольше проживешь».
Но Указ тысяча четыреста был ими читан-перечитан. И он его запросто мог бы назвать в дальнейшем, коли ему дано будет обратиться в реальность, эмблемой жизни. Как бы данной взамен известному «Хочешь жить – умей вертеться»: «Хочешь править, гони того, кто этому мешает».
Хотя метод анархичен и противоречит зыбкому строению понятия демократия. Но что поделать, он общий знаменатель эпохи, осовремененный за счет более наглого вероломства и бесчестия.
А вообще жизнь последние годы как бы утратила конспект сюжета и словно возглавила бунт против самой себя, убоялась от разоблачения мифов.
И пусть кто-то чахнет от непонимания сюжета, не может постичь системы лжи, возведенной в особое значение, все это должно стушевать организованное упрощение и безмерно преувеличенное зло прошлого.
Каждый в неоправданные годы имел свою судьбу и стиль. И знал только одно: засилие мафии существует только там, за бугром, где, как тараканизированный дом, кишат разного рода низменности типа проституции, наркомании и безмерной уголовной преступности. И всем правит так называемый культурный нигилизм.
А когда Барсуков впервые услышал кем-то оброненное, что Россия – это подсознание Запада, то именно культурная реакция у него была более чем бурной.
– Нет, мы никогда не докатимся до такого безумства.
Добавком к этому был еще и прищур. Этакая метка, знак ли превосходства и непогрешимости.
Но и они не помогли, когда однажды вошедшая в Кремль недосягаемой царицей вельможная Раиса Максимовна заставила его, генерала, самолично передвигать мебель в будуарах великого преобразователя мира.
Да, да! Именно так думала о своем супруге Раиса Максимовна, и не очень-то отнекивался от такого звания и сам Горбачев.
И именно в то время Барсуков, убегавшись как мальчишка, был рад месту, когда вельможница покидала Кремль и вокруг возвращалось царственное – уже по-настоящему – спокойствие.