Мания. Книга первая. Магия, или Казенный сон
Шрифт:
– Но товарищ сержант! – взмолился старший из спутников. – Мы на деловую встречу опаздываем.
– А меня дома жена ждет! – дерзко пошутил милиционер. И, обратившись к Прялину, нагло спросил: – Вас, надеюсь, тоже?
– Я тороплюсь в крематорий, – неуверенно зачал он.
– Зря! – ответил гаишник, – Туда обычно не спешат.
И опять молодой засмеялся.
Георгий смотрел в лицо милиционера, на его нос, где было так мало веснушек, что их хотелось немедленно пересчитать.
– А этого орла, – кивнул гаишник на шофера, – я задержу за просрочку
– Ну тогда отправьте нас по местам, куда мы едем, – обратился к нему старший из пассажиров.
– Вон обочина в вашем распоряжении, – ответил сержант.
– Но ведь они возле вас не остановятся, потому как подсадка запрещена, – начал Прялин.
– Это не мое дело.
И, наконец, Георгий решил использовать главный козырь:
– Но я еду хоронить вашего однофамильца.
– А где это написано?
– Ну почему вы мне не верите?
– Не положено.
– Что – верить?
– Нет, нарушать.
И только тут Георгий неожиданно вспомнил, какое везде магическое действие оказывает его удостоверение, с которым он проникает в святая святых партии.
И он, отозвав гаишника в сторону, чуть нагловато произнес:
– Я думал с вами договориться по-человечески, но вы языка примата не понимаете!
– Какого? – сморщил нос милиционер.
И тут Прялин торжественно распахнул перед ним свою, по-блатному говоря, «ксиву».
Первое, что он услышал, это бульк в горле гашника. Наверно, он проглотил ту язвительность, которой хотел воспользоваться в следующую минуту. Потом Прялин заметил, как у того водвыструнилась спина и рука метнулась к козырьку.
– Извините, товарищ! – сказал гаишник таким радостным голосом, словно все это время убеждал Прялина в том, что он лучший человек на свете.
Георгий повернул к машине. И сержант – жестом – показал водителю, что тот может ехать. А потом, спохватившись, выскочил перед потоком машин, что шли на зеленый, свистком остановил их и сделал им в неположенном месте левый поворот.
– Что это вы ему показали? – обалдело спросил молодой.
– Да взятку дал, – произнес старый, лапая себя по карманам и обращаясь к Георгию: – Сколько мы вам должны?
Прялин отмахнулся сразу от обоих и попросил:
– Только довезите меня первым.
– Какой вопрос! – сказали они чуть ли не в один голос.
А когда подъезжали к крематорию, Прялин произнес:
– Шесть!
– Шесть рублей мы должны? – встрепенулся старый.
– Нет, шесть конопин на носу у гаишника.
И тихо улыбнулся. Зная, что это улыбка в этот день у него явно последняя.
2
И – грянули поминки! Именно грянули, потому как на них было человек двести, если не больше, и отрядили под это, так и хочется сказать «торжество», громадный ресторан, в котором задрапировали зеркала и чуть убавили свет в плафонах.
Кто там правил, главенствовал и вообще распоряжался, Прялин понятая не имел. Но на входе его и Абайдулина подхватила под руки какая-то женщина в траурной накидке и повела
В последний момент неведомо откуда вынырнул Вениамин – сын Деденева. На похоронах Георгий его рассмотрел. Не только голос, но и внешность его была поразительно схожа с тем, кого он беззастенчиво именовал отцом, хотя по фамилии вовсе не был Деденевым.
Там же, вернее, на кладбище, Георгий узнал что Вениамин поэт, член Союза писателей и что подписывается «Вен. Бейм». Фамилия это или псевдоним, Прялин так и не выяснил.
Рядом с Вениамином было несколько литераторов, которых Прялин знал в лицо, а с поэтом Володей Соколовым даже пил водку.
Остальное множество, которое расположилось по обе стороны от, так сказать, главного стола, представляло из себя однородную, по большей части улыбчивую массу, и Прялин попервам не заметил там ни одного знакомого лица.
Абайдулин пребывал все в той же растерянности. Казалось, что он точно знал, под каким стулом заложена мина, и теперь только высчитывал, когда же произойдет взрыв.
Подошел какой-то незнакомый чернявец. Высказал – персонально – соболезнующие слова сестре Деденева, потом той женщине, что сидела распокрывши, и только тут, видимо, заметив Абайдулина, ринулся к нему.
– Дорогой Артем Титыч! – воскликнул он на слезе. – Какого человека потеряли!
Он словно пробовал, каков же Абайдулин на ощупь, все время облапывал его по плечам.
– А это тоже наш друг, – кивнул Артем Титович на Прялина. И чернявец приник к нему, словно Георгий был неопознанным им сразу его ближайшим родичем.
Теперь Прялин мог рассмотреть пришлеца. Он имел темноватые височные впадины и впаленькие, с плавным перекосом щеки.
А тем временем зал набирался слитных, почти однотонных звуков, и со стороны казалось, что так укачливо гудит сосновый бор.
За окном же, где жило ненастно-бледное однотонье, вдруг родился проблеск, а может, промельк, и что-то невидимое, но осознанное, что оно есть, означилось чуть четче, чтобы хоть на миг сдвинуть эту серую унылость.
Говоривший для вящей бодрости приложился к вину и произнес:
– Вот за что не люблю поминки, тут все по команде. Как в казарме.
Он закусил чем-то легким и сказал Абайдулину:
– Ну захаживай!
И отошел к другому столу.
– Кто это? – спросил Прялин.
– Да профессор один. Дрожак его фамилия.
И тут Георгий неожиданно увидел Конебрицкого.
Константин сидел за их же столом, только с самого края, и с кем-то неторопливо беседовал.
Официантка поставила посередине стола блюдо из «живой», видимо, только что с грядки, наспех резанной капусты, которая, топорщась, не принимала уксусную приправу, какой хотела ее подмаслить поворская братия.