Мания. Книга вторая. Мафия
Шрифт:
– И вы так питаетесь каждый день?
– Ага! – сказал Веденей. – Потому перед вами сплошь многоженцы. Лабух, – дай Бог памяти, – кажется, двенадцать жен имел. Витька, – ткнул он ножом, который держал в руках, – десять баб пережил.
– А вы? – спросила она.
– А я – холостой, как патрон, из которого забыли выстрелить в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году.
– А почему? – прорвалась, наконец, в ней деревенская наивность.
– Потому что не ем икру.
– Совсем?
– Конечно!
– И только из-за
– Вот именно!
Первую пили стоя, потому как этот тост был за Оксану.
После третьей незаметно для Оксаны куда-то исчезли все три Ивана. Потом, кажется осилив пятую, убрел в неизвестном направлении Витька, наверное радуясь, что последний золотой зуб его все еще жив и есть возможность пьяно посверкивать фиксой перед какой-нибудь молодкой.
Потом «отвалил» и лабух, и Оксана вдруг воскликнула:
– А куда же все подевались?
– Частично слиняли, – пьяно начал Триголос, – а частично испарились.
– А певец почему ничего нам не исполнил? – вспомнила она про Витьку.
– Да я же говорил, зубы ему мешают.
– Странно! – задумчиво произнесла она и вдруг предложила: – А вам надо немедленно жениться.
– Зачем? Чтобы начать есть икру?
– Нет, чтобы сделать еще одну женщину на земле счастливой.
– Так неужели в моем исполнении это возможно?
– Конечно, – просто ответила она. – Вот мой муж говорит: «Убил бы тебя, да подумаю, что другая будет не лучше, руки опускаются».
– Так вы замужем? – обреченно вырвалось у него.
– Конечно.
– Ну…
Она, как ей показалось, догадалась, что он собирается спросить.
– Он у меня подполковник милиции. Работает в МУРе.
У Триголоса остановилось дыхание.
2
Сад был наполнен особой, тронутой знобкой заповедностью тихостью. В ветвях деревьев копошливо возились какие-то птички. Как бы отделившая себя от сада, где-то вдали от него, даже, кажется, в поле, куковала кукушка.
Подпрыгивающей походкой пересек сад Филька-дурачок. Вися хвостом, пролетела сорока.
Чемоданов пришел в этот сад не затем, чтобы послушать кукушку или поглядеть, как летает сорока. Тут он должен был встретиться с одним шалопутом, с которым никто его не должен видеть.
Нет, тайн от пахана у него не было, но всем прочим не надо знать, что у него есть и такая связь.
А на встречу с ним должен был прийти капитан милиции.
В гущине соседней яблони взрыднула иволга. Подала голос, но не показалась. И Максиму вдруг подумалось, что, может, мент тоже так решил сделать. Обрязчиться, что есть, но не дать себя разглядеть.
Но тут же иволга выпорхнула из-под испода ветвей, и Чемоданов расправился душой. Даже чуть улыбнулся.
Последнее время он себе редко это позволял. Особенно после того, как закружились зеленые мухи вокруг смерти Алевтины. Потому как так
– Жила бы себе, дура! – вслух произнес Банкир. – Нет, потянуло правде в печенки въехать.
А случилось то, что Чемоданов ежели и ожидал, только не в это время. Кажется, какое ей дело до его жизни, когда они давно никто? Так нет, стала следить: вправду ли он ездит в молельный дом или – по пути – куда-либо в другое место свертает.
И – выследила.
Она распахнула дверь в ту пору, когда хором петушили одного фраера.
– Кто эта женщина?! – спросил тот, кому «в увеличилку превращали очко». – При бабе, гады, харите!
И Чемоданов выдавил ее своим телом сперва во двор, а потом на улицу.
И там вдруг почувствовал жуткую беспомощность. Вот сейчас она заорет, что тут живут педерасты. Поднимет хай, и тогда трудняк будет все это загасить.
– Этот гад, – сказал он ей, – деньги мне должен.
– Ну и что? – спросила она. – Вы из него печатный станок решили сделать?
И он вдруг, махнув рукой, сказал:
– Хочешь правду?
Она приостановилась.
– Здесь действительно собрались все мужеложи.
– И ты в том числе?
– Конечно!
Она глянула ему в промежье, словно там должна быть соответствущая мета.
– И ты все время посещал это заведение? – спросила она.
Чемоданов промолчал.
– Да или нет? – возвысила она голос.
– Ну ты же знаешь…
– A какой ты – активный или пассивный?
– Мальчик, – неопределенно выразился Банкир.
– Значит, тебе меня не хватало?
– Это своего рода болезнь.
– Ага! Хворый! – Она помолчала, потом спросила: – Ну что будем делать?
– А я откуда знаю.
И вдруг призналась:
– А ведь слышала, как ты в лесу говорил со своим, видимо, таким же напарником…
И она пересказала все точь-в-точь, о чем уже успел подзабыть.
Это был смертный приговор, подписанный ею собственноручно.
– Я давно поняла, что ты ведешь двойную жизнь, – кипела Алевтина. – Но я не могла понять, где ты, в какой шайке-лейке. А теперь я все знаю. Нет, дорогой! Ты – не педераст. Ты бандит, который сумел прикинуться честным, даже униженным человеком. И деньги украли твои же дружки, чтобы потом ты их «нашел».
И тут он заплакал. Натурально, даже почти навзрыд.
– Милая Аля! – вскричал. – Пойдем, я сейчас же сдамся в милицию. И все расскажу о себе сам. Я действительно преступник. И все мои дружки – тоже. Но я – люблю тебя. Я жить без тебя не могу!
– А почему тогда ушел? – холодно вопросила она.
– Потому что мне приказали!
Он вытер артистические слезы и вдруг решительно произнес:
– Как мне все это надоело! Пойдем, сдамся!
– Кому? – поинтересовалась она с некоторой степенью осторожности.