Мания. Книга вторая. Мафия
Шрифт:
Они подъехали к огромной площадке, на которой стояли многие сотни «уазиков». Леша выскочил из машины и ушел в какое-то убогое строеньице с облупленными стенами, долго там был, потом появился с высокой белявой девкой, которая красила на ходу губы.
Она глянула на Геннадия с таким любопытством, словно он был произведением наивного искусства и надо поднапрячься, чтобы увидеть нечто в порыве собственного озарения.
От нее пахло Парижем.
– Отпускайте их, – сказала она, – и пойдемте пить чай.
Они
Но именно туда они и направились.
– Вам с лимоном? – спросила Лариса.
– Если это вас не затруднит.
У нее были зеленые глаза и чуть привеснушчатая шея.
– Вы писатель? – вдруг спросила она, и первая дивь подмыла его душу. Ведь в телефонном разговоре об этом не было сказано ни слова.
– Да в каком-то роде, – ответил он.
– Тогда книга с автографом за вами, – сказала она просто, помешивая в чашечке давно растаявший сахар.
Прояснелые мечтой глаза были устремлены куда-то далеко, потому Геннадий страшно удивился, что она не утратила нити беседы.
– Был у меня один знакомый поэт… – начала она.
– А почему в прошедшем времени? – поинтересовался он.
– При езде на лошади он чуть кренился в сторону, – продолжала она, не ответив на его вопрос. – И я вижу его как живого.
– Вы занимались конным спортом? – спросил Куимов.
Она несогласно отбоднулась.
– Нет, я просто любила лошадей.
Куимов думал, какой бы подвеселить ее шуткой. Потому как если женщина не закипает взором, значит, тот, кто возле нее, ей до притори скучен.
Но она вдруг спросила:
– У вас деньги с собой?
Он протянул ей пачку.
Не считая, она их уместила в целлофановый пакет и произнесла:
– Рада была с вами познакомиться.
И пошла, чуть приламываясь в талии.
И Куимова вдруг охватило отчаянье.
Нет, он не боялся, что его просто-напросто надуют. Убивала какая-то домашняя простота. Потом ему не давали выбрать машину из того множества, которое стояло за загородкой. И в этом тоже была своя ущербность или даже неприятие.
Он не успел до конца додумать эту мысль, как в забегаловку зашел седой вислоусый старик и поманил его пальцем.
Куимов последовал за ним, и его ужаснул вид того, что ему выволокли на свет божий.
«Уазик» – лежал.
Вернее, он стоял, но его сниклый вид говорил, что для того, чтобы он по-молодому, а точнее, по-новому вздрючился, над ним надо хорошо и долго работать.
– Вы знаете, как выезжать на кольцевуху? – спросил старик.
Куимов кивнул.
Хотя понятия не имел, как отсюда выбраться вообще куда-либо.
– Ну что, – протянул ему руку вислоусый, – пожелаю счастливого пути!
Геннадий сел за руль, и новая дивь чуть не отравила в нем разум. «Уазик» был, как говорится,
А через неделю Куимову позвонил министр.
– Гена! – сказал он. – Приезжай в конце той недели, кажется твой вопрос, наконец, решится положительно.
Куимов сдержанно поблагодарил.
И вот именно тот случай породил в нем ощущение какого-то унижения. Ведь на что только не брошен был глаз в его доме, все добывалось ценой нравственных потерь. Холодильник достался по блату, цветной телевизор – по знакомству. Даже кроссовки – чтоб они сгорели! – и то появились после длительного разговора с зевотной жеманной тетей, считающей, что «Тихий Дон» написал Гоголь.
И тогда он вдруг понял, что единственной отдушиной в этой безумной затхлости будет созданный им роман.
Нет, в нем не будет осуждений, но пройдут рассуждения, как мы могли докатиться до той самой жизни, которая унижает уже тем, что она есть.
А ведь кто только не клялся в неразменной любви к народу. И в лучшем случае появлялись некие гладкие отношения. И душа тяжелела от каждого легкого чувства.
Но как было переловчить руку на то, чтобы она писала менее жестко, чем это происходило в жизни? Ведь упрекнут же в нетипичности.
Именно такое же затруднение испытал он, когда писал о гражданской. Сразу же, как только легли первые страницы на стол цензоров, обвинили в антисемитизме.
А что было поделать, когда в том же Царицыне председателем исполкома был Рувим Левин, секретарем губкома Бронислава Абрамовна Клионская, жену Минина звали Рива, а у доктора, который всех лечил, была фамилия Славентантор?
А все почему? Да потому что первым лицом был Яков Зельманович Ерман.
Русской, кажется, была только его невеста – Лиза Меламед.
Ну как было от них от всех откреститься, когла в любой газете мелькали фамилии одной и той же нации. На заводе имени Михельсона Фани Каплан-Ройтблат стреляла в Ленина. А в Ярославле были убиты Нахимсон и Закгейм.
Приболел Ленин, и у его постели того же племени врачи – Минц и Рейсброт.
И ведь нет других фамилий! Как из себя изжить правду?
Потому и сейчас, по крохам ловя одиночество, Куимов пытался закрепить за собой какую-то ясность. Чтобы хоть она дала бы возможность распрямиться духом.
4
Жене кажется, что звезды в Александровке огромные и лохматые, словно снежинки, на которые смотришь сквозь увеличилку.
Куимову так не кажется. Вернее, он на небо не смотрит. Ибо ему, как когда-то метко заметила Светлана, путают ноги стихи.
Потому, когда он их пишет, ему надо обязательно ходить и смотреть себе под ноги.