Мания. Книга вторая. Мафия
Шрифт:
Еще больше обозлило его высказывание одной нянечки, которая сказала: «Не из роскошей вышла, пусть хоть теперь покохается. – И, чуть подумав, добавила: – В соборной тени, говорят, взраненная трава и та соком не течет».
Значит, Горбачев всем видится чуть ли не святым столпом.
Здесь, на Мичуринском проспекте, в больнице, Ельцин, затаившись, все ждал, что Горбачев, даже если не прочитав его письма, но услыхав на пленуме его фактический пересказ, конечно же позовет на разговор. На ту беседу, где он сумеет не только доказать свою правоту, но и подтвердить некую полезность себя. Это, так
Знать бы, что так все обернется, он бы жанровое обозначение своего выступления немного перестроил. Доказательно, но с другой точки зрения рассмотрел бы этот вопрос. С вывертом бы обозначил, как сейчас прочитывается современная история. И, отстояв свое условное право, например бы изрек нейтральное: «Эпоха умирает в культуре».
И все бы ахнули от ощущения духовного импорта.
К этому бы он добавил, что романтическая любовь к Горбачеву в конечном счете не совершила потрясения народной души. А встречаемые на каждом шагу сучки да задоринки говорят, что и раньше общество несли по кочкам.
Он надеялся, что умственная жизнь, заложенная в его слове, будет в душах обретаться еще долго. Но болезненная привязанность постепенно стала сменяться духовной настороженностью, а страстный восторг уступил место хилой депрессии.
Но напитанное любовью пространство осталось, и вот его-то теперь и пытается захватить такой духобор, как Ельцин.
Главное, что дала перестройка, – это расчехленность человека. Отечественного. Увенчивающегося в свою собственную непогрешимость, уже не травмируемого прошлым, которое, как памятник страха, осталось где-то далеко за спиной.
Потому-то многим теперь внушено, что родина души – это перестройка. Стали созерцаться некоторые успехи. Например, в гласности. Но это приобрело массовое начало – распоясались. Теперь бы пережить экономическое кипение. И тогда можно спокойно рассчитывать, что еще что-то более совершенное поможет достроить личность.
Но вот, что еще показательно, в народе появилась тяга к политике. Те девяносто девять хрен десятых процента, которые якобы делали любые выборы до шизофрении единодушными, проявили вроде бы духовную узость и стали иметь свое истинное личное мнение. И оно не совпало с тем, что привыкли звать взаимопроникновением. И даже веры в многослойность власти. Раньше только избранные мыслили глобально, а действовали локально. А теперь это норовят делать почти что все. И это уже отмечено как национальная особенность.
Люди же, пережившие в свое время высоконравственное хозяйственное поведение, многие годы ходящие в передовиках и запевалах, неожиданно сникли. Потому как новые потребности оказались выше их способностей.
Он бы мог сказать, чем закончили борцы за всеобщее счастье. И сейчас никто не желает разделить участи своих патронов.
И вот все эти мысли уж кой час с мушиной назойливостью изнуряли Бориса Николаевича. Ибо он понимал, что состоялась политическая накладка. И сейчас только единственный, кто еще сможет с ним продолжить игру, это Горбачев. Но он останется доступным только в одном случае – когда прозвучит покаяние. Или им же неожиданно скажется: «Позабавились и –
Потому что Ельцин для него все же является тем, кто был в свое время призван помочь его гениальному начинанию.
Но когда успехи представляют собой лишь первый шаг, будущее еще выглядит пугающе, динамика изменения мнений должна стать закономерностью.
Основная-то позиция не пострадала. Идея державности не порушена.
А извлечение старых архивов разом усложнит позицию политиков, и станет понятно, что нельзя на это смотреть упрощенно.
Горбачев ошибся в главном. Пытаясь влить в руководство партией и страной новую кровь, он не позаботился о ее качестве. И хотя этот вопрос чисто теоретический, чрезвычайно хуже было бы оставлять все на своих местах. Тем более что тот же Гришин в Москве, а Романов в Ленинграде дискредитировали себя до крайности.
Но Союз еще не потерял своей финансовой мощи и базы нормального функционирования экономики.
А внешнеполитическое развитие пошло еще дальше, подкрепленное неожиданностью порожденных компромиссов.
И вот механизм дальнейшей выработки направлений требовал кардинальных изменений, ибо, когда позиции неожиданно усложняются, противников тоже надо рассматривать как своих союзников. Ибо эмоциональный дух – это враг наработанных аргументов.
И пусть сейчас никого не смущает его личный поход за правдой. И что нет единогласия среди тех, кто давно и упорно насаждал в стране так назызаваемое однодумство. И если совместные соглашения подразумевали самостоятельные шаги, так это только у избранных.
Ему в свое время рассказывали о председателе колхоза с Виннитчины Ковуне. Когда у него спросили, сколько в селе коммунистов, он ответил:
– Кажется, около двухсот.
– А кто у вас секретарь парткома?
Он в свою очередь поинтересовался, что это такое. А когда получил объяснение, то ответил:
– У нас менее всего загружен работой ветврач, потому как в основном скот здоров, вот мы и сделали его секретарем парторганизации. А иметь партком – это неразумно. Рядом с председателем еще одного бездельника держать вряд ли разумно.
А на вопрос, каковы у них в колхозе обязательства, он ответил так:
– Да их у нас просто нету. Сперва мы засыпаем семена, потом – остальное продаем государству.
Слово «сдаем» даже не прозвучало.
Тогда Ельцин с завистью подумал, что это прообраз будущего колхоза, когда не будут давать план и обязательства любой ценой. И удручающее наследие перестанет давлеть над здравым смыслом.
Сейчас у Горбачева появилась идея о самовозрождении деревни. И тут заложены скоростные программы. Которые, считает нынешний генсек, наиболее эффективны.
Но в бытность первого секретаря Ельцин до конца так и не вник в истинные нужды крестьян. Его угнетали деградирующие ландшафты, кои чередовались с чем-то сколько-то приемлемым, и невнятые фигуры, которые руководили теми самыми хозяйствами. Чуждый народ, чуждые земли. Словно где-то за границей все это происходит и проистекает.
А экономический террор, который сроду был применен к селу, у него работал отменно. Потому и особых претензий к тем, кто волокли на своей шее унизительные займы без отдачи, у него не было.