Маньяками не рождаются
Шрифт:
– Что с тобой, Павлик?
– спрашивала Елена и не получала ответа.
Он просто прикрыл ей рот ладошкой. Вывернувшись, она попросила:
– Ты бы лучше закрыл мне рот поцелуем.
Открыв дверцу машины он помог Леночке сесть и они умчались в его гнездо, свитое на даче.
– Ого, как ты шикарно живёшь?- удивилась она.
– Женат?
– Пока нет. Ты исчезла, а другую не нашёл.
– Но ты же был по уши влюблен в Веру..
– Остановись, женщина. Ты знаешь, что неэтично обсуждать столь деликатные вопросы о других, не присутствующих рядом.
– Ты все
– Женщина, успокойся. Ты у меня в гостях и давай забудем всех знакомых и родных.
Лена переоделась в его рубашку и начала хозяйничать. Заглянула в холодильник.
– Что-то у тебя тут не густо с закусками, одна выпивка.
– Я здесь редко бываю, а дома мать готовит, вернее - прислуга.
– Шикарно живёте.
– А ты чем занимаешься?
– Работаю юристом в одном предприятии при ужасной зарплате, которой не хватает на приличные колготки и косметику.
– Что же ты не могла устроиться получше?
– Без протеже и денег? Ты знаешь, что у нас в стране перекосяк со специалистами. Штампуют юристов тысячами, а устраиваются единицы. Деньги за учёбу берут огромные, а как потом отработать их неизвестно. Вот и существую на шее у родителей, благо хоть они не отказываются кормить образованную дочку. Пока разговаривали, у Павла как будто что-то успокоилось внутри, воспоминания ненадолго приглушили его постоянно нервное состояние неудовлетворенности и задетого самолюбия. Его душевный контакт с Верой, с постоянной эмоциональной угрозой раскрытия его образа жизни, и желанием победить любой ценой соперника, опустошили душу, разрушили волю разума и он жил вспышками гнева и желания.
– Ты о чем думаешь?
– внезапно услышал он вопрос женщины, сидящей напротив него в его доме.
– Так, о нас с тобой вспомнил.
– Правда?
– обрадовалась она.
– Тогда выпьем за нашу встречу.
Они подняли бокалы с шампанским, искрящимся за хрустальной стенкой.
– Пенятся счастьем, - лирически процитировала Лена.
– Которого так мало в нашей жизни, - добавил Павел.
– Это у тебя-то мало счастья?
– хохотнула Лена.- Ну ты и жадина. Да твоего счастья хватило бы на тысячу человек.
– Может быть, может быть, - машинально ответил Павел.
Он вдруг взглянул на Лену, так как будто впервые видел её. Размазанная помада. На лице накладные румяна. Какая-то потрёпанная, жалкая, постоянно все оглядывает, ощупывает вещи вокруг в комнате. Павлу стало душно. Глаза наливались кровью, исподтишка восставала коварная ненависть к этой абсолютно ненужной бабе. Зачем он привёз ее сюда? Ему сейчас хотелось разобраться в том, что произошло между ним и Верой, а эта красноротая, без конца несла чепуху и много пила. Ему все труднее было сдерживать себя от желания ударить её, заткнуть этот говорливый рот. Бить, бить, пока она не замолкнет. Лена удивленно посмотрела на Павла, заметив происходящую в нём перемену. Его мутные глаза были залиты ненавистью.
– Что с тобой, милый?
– пролепетала она и, вскочив со своего места подбежала к нему.
Она успела обхватить его шею руками, но ему показалось, что это раскрашенная змея вползает в его мозг, оттого
– Да ты, маньяк, маньяк, а не Павлик, которого я знала.
И что-то говорила своим скрипучим противным голосом. Потом вскочила и допустила непростительную ошибку: подойдя вплотную к Павлу, женщина влепила ему пощечину.
– Да ты, мразь, - еще более разъярился он.
Никто никогда не смел прикоснуться к его лицу. Эта паршивка ответит за всё. Его разум отказал и с ним вступило в сражение эмоциональное безумие, так как рассудок давно раздвоился и он не понимал, где хорошо, где плохо. Тормозов не было. Безумец подошел к ней, схватил за руку, ударившую его и провернул так, что выступила голая вывернутая кость. Лена потеряла сознание от боли, а он все бил её, топтал, крушил вокруг бутылки, бокалы, тарелки. Все летело, звенело, падало. В довершение всего он ударил её бронзовой статуэткой и только тогда вышел в другую комнату. Его тяжелая голова, словно налитая свинцом, разрывалась от боли. Веки стали неподъёмными, как будто на них наложили тугую повязку. Руки мелко дрожали, его бил озноб, ноги плохо повиновались. Удары сердца, казалось ему, могли разбудить всю улицу.
– Пить, хочу пить, - простонал он, но не в силах был подняться с места и налить себе воды.
Так он сидел запрокинув голову, раскинув руки и упираясь ногами в тумбу стола, без мыслей, без желаний, без сожалений. Странная пустота и отсутствие чувства вины нарастали давно, а теперь проявились особенно, когда он не пожалел о том, что натворил, а просто подумал о предстоящей неприятной процедуре избавления от тела.
– Зачем было её сюда тащить?
– мелькнула мысль, если была возможность съехать в сторону с дороги.
Изменения в мышлении стало очевидным, когда он позвонил домой.
– Мама, - сказал он, - услышав сонный голос.- Приезжай срочно, отцу ничего не говори.
– Его нет дома. Да что случилось?
– Не могу ответить по телефону. Обязательно приезжай.
– Хорошо, скоро буду, - на другом конце провода положили трубку.
А он все сидел и слушал зуммер, пока он ему не надоел. Только тогда трубка была положена на место. Мать приехала. Вошла сама. У неё были ключи.
– Не падай в обморок, когда увидишь...
– Опять?
– испуганно спросила Любовь Ивановна.
– Ты опять сделал это?
В ответ Павел распахнул дверь и она увидела растерзанную женщину, лежащую на полу. Схватившись за сердце, села на диван. Стала бледнеть на глазах у Павла и он испугался, что останется один, нет не потому, что это была мать, а потому, что ему была неприятна процедура заметания следов. Маленький господин так и остался во взрослом маньяке.
– А ведь мой сын - маньяк, - с ужасом подумала Любовь Ивановна. Сама вырастила таким. Долюбовалась красавчиком. Он, поняв ее настроение, глухо сказал: