Мао Цзэдун

Панцов Александр Вадимович

В лице Чжу, который был всего на семь лет старше Мао, наш герой приобрел боевого товарища, о котором можно было только мечтать. Как и Мао, тот был выходцем из крестьян, только не Хунани, а Сычуани — наиболее населенной провинции Китая, расположенной к северо-западу от родины Мао Цзэдуна. Правда, его отец, принадлежавший к одному из родов хакка (пришлых «гостей»), был намного беднее отца Мао — настолько, что, не будучи в силах прокормить себя и семью, должен был собственноручно утопить пятерых из своих детей в пруду¹⁴⁶. «Я любил свою мать, но боялся и ненавидел отца, — признавался Чжу Дэ американской журналистке Агнес Смедли в 1937 году. — Я никогда не мог понять, почему мой отец был таким жестоким»¹⁴⁷. Будущему полководцу повезло: один сердобольный и зажиточный родственник душегуба-отца взял его к себе на воспитание, когда мальчику исполнилось шесть лет. И не только вырастил, но и дал превосходное образование. В 1909 году, в возрасте двадцати трех лет, Чжу Дэ поступил в Юньнаньскую военную академию, находившуюся в столице этой юго-западной провинции, городе Юньнаньфу (ныне Куньмин). «Я всегда хотел стать военным, — рассказывал он спустя много лет интервьюировавшей его жене Эдгара

Сноу, — а Юньнаньская военная академия являлась, пожалуй, наиболее прогрессивной и современной в Китае в то время. В ней были жесткие требования, и я не мог скрыть счастья оттого, что меня туда приняли». В том же году, будучи романтически настроенным молодым человеком, Чжу Дэ вступил в «Объединенный союз» Сунь Ятсена, направив всю свою энергию «на борьбу за республику»¹⁴⁸. Одновременно он, правда, стал и членом тайного мафиозного общества «Гэлаохуэй» («Общество старших братьев»), разветвленная сеть которого пронизывала все слои китайского общества. В 1911 году Чжу Дэ принял активное участие в Синьхайской революции против Цинской монархии и к 1921 году сделал головокружительную карьеру. В войсках одного из юньнаньских милитаристов он дослужился до командира бригады. В сентябре 1921 года его назначили комиссаром полиции провинции Юньнань. «Он заимел нескольких жен и наложниц и выстроил дворец в столице Юньнани, — писал Эдгар Сноу. — У него было все, к чему он стремился: богатство, власть, любовь, наследники, сны, навеваемые курением опиума [в то время он был страстным курильщиком], положение в обществе и обеспеченное будущее. У него на самом деле была только одна по-настоящему плохая привычка, но именно она-то и предопределила его падение. Он любил читать книги»¹⁴⁹. Чтение увело его далеко. Он стал интересоваться большевизмом. «Мой интерес к коммунизму и большевизму развился из моего чтения всего, что было связано с русской революцией», — говорил Чжу Дэ. Он бросил все и уехал в Европу — сначала во Францию, а затем в Германию, где продолжил изучение военных наук. Там же, в Германии, он встретил Чжоу Эньлая, который оказал на него большое влияние. Именно Чжоу в октябре 1922 года убедил его вступить в КПК. В июле 1925-го Чжу Дэ из Германии приехал в Советский Союз. Он стал студентом Коммунистического университета трудящихся Востока, где под псевдонимом Данилов начал изучать большевистскую социологию и экономику. Вскоре, однако, он был переведен в одну из секретных советских военных школ, после окончания которой, летом 1926 года, вернулся в Китай. Он принял участие в Северном походе, после чего, как мы знаем, под руководством старого друга Чжоу Эньлая, внес значительный вклад в организацию Наньчанского восстания.

Был он силен физически и очень вынослив. Любил играть в баскетбол, спал вместе с солдатами на сырой земле, был неприхотлив в быту и одежде. Всех, кто знал этого человека, поражали его скромность и простота, а также незлобивый нрав и обходительные манеры. Но главным его достоинством было то, что он был напрочь лишен политических амбиций. С самого начала Чжу Дэ признал приоритет Мао во всем, что касалось политики. У Мао же на первых порах хватало ума не оспаривать мнение Чжу в военных вопросах. Таким образом, со всех сторон этот тандем был идеален¹⁵⁰.

После объединения Чжу и Мао в полном единодушии решили вернуться на старую цзинганскую базу, в среднюю часть хребта Лосяо. Там в относительно крупном населенном пункте Лунши, к северу от Цыпина, они и основали свою штаб-квартиру. Чжоу Лу теперь не мог помешать Мао Цзэдуну: при возвращении в Цзинган в одном из боев он попал в плен к гоминьдановцам и вскоре после этого был казнен.

Цель, которую Мао и Чжу Дэ поставили перед собой в горах Цзинган, заключалась в том, чтобы, укрепив эту советскую базу, постараться расширить свое влияние на шесть уездов пограничного района Хунань — Цзянси — Гуандун. Никаких более обширных планов они не ставили. По словам Мао, «эта стратегия противоречила рекомендациям [ЦК] партии, который вынашивал грандиозные идеи быстрой экспансии. В самой армии Чжу Дэ и я должны были бороться против двух тенденций: во-первых, страстного желания немедленно атаковать Чаншу, которое мы считали авантюризмом, а во-вторых, стремления отвести войска на юг, к гуандунской границе, рассматриваемого нами как „отступление“. С нашей точки зрения нашими главными задачами являлись две: передел земли и установление советской власти. Мы хотели вооружить массы для того, чтобы ускорить эти процессы»¹⁵¹.

Встреча с Чжу Дэ была для Мао знаменательна еще и тем, что именно от товарища Чжу он узнал, что никто не исключал его из партии. Более того, вскоре после объединения, в самом конце апреля, Мао получил известие из провинциального комитета Цзянси о его назначении секретарем вновь образованного особого комитета пограничного района Хунань — Цзянси. Это была уже большая победа: вопрос о создании такого комитета Мао ставил еще в декабре 1927 года, но никакого ответа тогда не получил¹⁵². Теперь же, с образованием этого комитета, он вновь концентрировал в своих руках всю полноту партийно-политической власти в цзинганском районе. Конечно же он был очень доволен. (В ноябре 1928 года Мао еще сильнее упрочит свою власть: по решению ЦК он станет секретарем заново созданного фронтового комитета — особой структуры, непосредственно подчинявшейся Цзянсийскому комитету партии и стоявшей над особым комитетом пограничного района Хунань — Цзянси.)

Вместе с войсками Чжу Дэ в Цзинган пришли и многочисленные отряды хунаньских пауперов и люмпенов. Они были союзниками коммунистов и вместе с ними в течение нескольких месяцев занимались грабежами и убийствами в южной Хунани. В результате их революционной деятельности экономика этого района была полностью разорена — настолько, что прибывшие в южную Хунань войска Чжу Дэ могли прокормиться, только выращивая и продавая опиум!¹⁵³ Конечно, коммунисты понимали, что торговать наркотиками нехорошо, но другого выхода у них просто не было. А потому, продолжая бороться за права трудового народа, они сами же нещадно травили этот народ! Кстати, именно из-за экономических трудностей Чжу Дэ вынужден был в конце концов увести свои войска из южной Хунани в Цзинган.

В целом, таким образом, в цзинганском районе к маю 1928 года набралось около восемнадцати тысяч бойцов, однако, по оценке самого Мао, большая их часть представляла собой «неорганизованные массы, имевшие слабое представление

о дисциплине»¹³⁴. Надо было, следовательно, прежде всего установить над всей этой вооруженной толпой жесткий контроль. А сделать это без организации регулярного снабжения людей продовольствием и одеждой было, разумеется, невозможно. Срочно требовались и медикаменты: в пришедших в Цзинган войсках было не менее трети больных и раненых. Надо было организовать и производство вооружения и боеприпасов: на восемнадцать тысяч бойцов имелись всего две тысячи винтовок и несколько пулеметов. В общем, нужно было что-то делать, и Мао решил приступить к широкомасштабным социально-экономическим реформам, точнее, к аграрной революции. До тех пор с октября 1927 года солдаты Мао вместе с бандитами Юань Вэньцая и Ван Цзо изыскивали средства старым «дедовским» способом: облагали жителей долин налогом и тащили из домов тухао и лешэнь все, что было только можно. Но, даже ограбив всю округу, Мао не мог платить своим солдатам больше чем по три медных монеты в день. Конечно же этого было мало, а потому старые методы надо было срочно менять.

Наконец-то он мог впервые реализовать на практике свои представления относительно справедливого устройства китайского общества, выкристаллизовывавшиеся у него на протяжении последних лет. Были эти взгляды, как мы знаем, резко эгалитарными и в основе своей антикрестьянскими. В Цзингане конфисковывалась и передавалась в собственность «советского правительства рабочих, крестьян и солдат пограничного района» (во главе его, кстати, стоял бандит Юань Вэньцай) вся земля, как «помещичья», так и крестьянская. Земельный фонд распределялся между сельскими жителями — сторонниками режима в жестко уравнительном порядке: по числу едоков. Купля-продажа земли, естественно, запрещалась, а получившие землю «насильственно принуждались к труду».

Делалось это все исключительно по личным директивным указаниям Мао. Хоть какую-то законодательную основу названные мероприятия получили лишь за месяц до ухода 4-го корпуса из Цзингана — в декабре 1928 года, когда районное советское правительство задним числом приняло написанный Мао Цзэдуном «Цзинганшаньский [47] закон о земле». Как видно, Мао и здесь остался верен себе. Ведь мы помним, что он еще 12 апреля 1927 года откровенно заявлял на заседании гоминьдановского Земельного комитета: «Надо сначала разрешить аграрный вопрос в Китае на деле, а затем уже оформить это в законном порядке». Так он в итоге и сделал¹⁵⁵.

47

Цзинганшань означает «горы (или гора) Цзинган».

О том, как проходила аграрная революция, говорит доклад самого Мао в ЦК КПК, составленный 25 ноября 1928 года. Из него следует, что к июню 1928 года большая часть земли в районе была уже конфискована и распределена; остальную землю продолжали делить вплоть до конца осени. Черный передел, разумеется, вызывал противодействие со стороны многих жителей. Эгалитаризм был не по вкусу не только дичжу, но и основной массе крестьянства, прежде всего земледельцам, принадлежавшим к зажиточным кланам коренных жителей (бэньди). «Самым беспокойным элементом являются не крупные тухао и лешэнь, — признавал Мао, — а мелкие помещики и крестьяне-собственники». Именно последние наиболее активно препятствовали переделу, который фактически начался только тогда, когда красноармейцы расстреляли несколько человек из коренного населения. После этого крестьянам — жителям долин оставались только два пути: либо бежать из Цзингана, либо саботировать проведение аграрной революции. И большая часть из них пустилась в бега, испугавшись того, что пришлые с помощью Красной армии перебьют все коренное население. «Крестьяне из коренного населения в большинстве своем перешли к белым, — мрачно замечал по этому поводу Мао в своем докладе в ЦК, — надели белые повязки и вместе с войсками рыскали в горах и жгли дома». В ответ «пришлые крестьяне поселились в их домах, конфисковали их скот, одежду и другое имущество»¹⁵⁶. В этих условиях оставшиеся жители долин свернули торговлю и прекратили ремесленное производство. В результате закрылись практически все рынки, почти полностью исчезли товары первой необходимости — соль, ткани, лекарства и многое другое. Пришлось вводить продразверстку. Больше ничего не оставалось: порочная теория, признававшая единственным методом хозяйственной политики грабежи и убийства, не оставляла шансов на нормальную жизнь. Ведь для выдачи трех-пяти монет в день солдатам на пропитание требовалось более 10 тысяч юаней в месяц. И «если бы тухао и джентри [шэньши] под угрозой ареста не давали нам денег, — докладывал Мао в ЦК, — у нас бы их вовсе не было». Даже сама «возможность выступить в поход» целиком зависела от того, «удастся ли выколотить деньги из местных богачей и тухао». Однако, подытоживал Мао, «там, где мы уже проходили, больше не выколотишь»¹⁵⁷.

В итоге борьба пограничного района, по словам Мао Цзэдуна, «приняла почти полностью военный характер, поэтому и партия и массы должны [были] во что бы то ни стало военизироваться… Война прочно вошла в быт района». Единственным источником выживания, таким образом, стал террор. «С нынешнего момента нашей основной стратегией борьбы в деревне является:…истребление дичжу и лешэнь, а также их приспешников без малейшего снисхождения, устрашение богатых крестьян методами красного террора для того, чтобы они не поддерживали класс дичжу», — писал Мао. Для осуществления террора в срочном порядке создавались специальные «красные истребительные отряды» из «самых смелых» бойцов, которые совершали ночные партизанские рейды по деревням¹⁵⁸. Все это, конечно, с энтузиазмом приветствовалось красноармейцами, большая часть которых состояла из агрессивных люмпенов, пауперов и хакка. «Эти пролетарии проявляют на фронте особенно высокий боевой дух, — расхваливал их Мао в своем докладе. — …Избавиться от имеющихся сейчас в армии бездомных пролетариев никак нельзя»¹⁵⁹. Особенно отважно сражались хакка, которые вообще были воинственными людьми.