Мара
Шрифт:
С Марой не случилось истерики, она не расплакалась, но и на этот вопрос она не ответила. Она лежала неподвижно, точно мертвая, углубившись в свои мрачные мысли. Ее отчаяние было столь велико, что она уже начала сожалеть, что Лобо спас ей жизнь.
Ночью, долгой ночью, когда она лежала одна в темной палате, ей стало казаться, что она умерла и попала в ад.
Никогда больше она не выйдет на арену, никогда не услышит аплодисменты зрителей, никогда не пошлет им с плеча Лобо воздушный поцелуй… ни один журналист не придет к ней больше за интервью… Вновь стать никем — да, это и впрямь значило
И все же самое ужасное то, что она разрушила жизнь собственной дочери: теперь Викки придется провести детство, а может быть, и всю жизнь в нищете. Как могла она в свое время так легко лишить Викки того, что принадлежит ей по праву?
А что, если доктор ошибся? Что, если травмы все же не настолько опасны, а лицо ее не так уж сильно пострадало? Она многое переборола в жизни, переборет и это…
Но через три дня, когда с ее лица сняли бинты, Мара поняла, что, к несчастью, врачи оказались правы. Из зеркала на нее смотрело… нет, вовсе не уродливое, но совершенно чужое лицо. А шрам, слишком глубокий, чтобы когда-либо зажить, пересекал его от лба до подбородка. «Нет, это не я!» — с ужасом подумала Мара.
Пришел доктор, вновь завел с ней разговор о пластической хирургии, о том, какие чудеса может совершать медицина, о замечательной операции, сделанной Фанни Хурст, о которой писали в газетах. Еще он говорил о том, что пока человек жив, жизнь не кончена, нужно бороться… Мара слушала его и не возражала. Она понимала, что это всего лишь слова врача, пытающегося утешить пациентку.
Оставшись одна, она о многом передумала. Она размышляла о будущем, в котором у нее уже не будет ни уважения, ни славы, и будет, наверное, совсем мало денег. Она представляла себя одной из тех несчастных циркачек, которые слишком любили цирк, чтобы уйти оттуда после тяжелой травмы, и соглашались на любую работу: разносить сладости, продавать билеты… Их не любили артисты — эти люди каждый раз напоминали им, что и они не вечны, и с ними может случиться то же самое.
Но что же делать с Викки? Какую жизнь она, Мара, безграмотная, не знающая и не умеющая ничего, кроме своей гимнастики и танцев, может предложить единственной дочери? Какое сможет дать ей образование?
Мара не спала всю ночь — даже таблетка снотворного не помогала, — а утром попросила сестру позвонить в Бостон мистеру Эрлу Сен-Клеру и попросить его как можно скорее приехать к ней побеседовать о судьбе его внучки.
Мистер Сен-Клер приехал через два дня. Он был все тот же, что и при первой их встрече, — высокий, стройный, элегантный, красивый. Лишь седые волосы выдавали его возраст.
Он подошел к кровати невестки.
— Мне очень жаль, что с вами случилось такое несчастье, — сказал он довольно холодно. — Надеюсь, вы уже на пути к выздоровлению?
— На следующей неделе меня начнут лечить, — сказала она вежливо. — Но летать я уже никогда не смогу.
— Летать? Ах да, вы имеете в виду свою работу.
Он сказал это с некоторым пренебрежением, и Мара чуть не вспылила.
— Да, мистер Сен-Клер, уверяю вас, я дорожу своей профессией не меньше, чем вы вашей адвокатской практикой, — сказала она.
— Я понимаю… Так для чего вы хотели меня видеть?
— Вас еще волнует судьба Викки?
Что-то изменилось
— Разумеется, — ответил он спокойно, — она же Сен-Клер. Конечно, мы желаем для девочки только всего лучшего.
— И я, как и вы, желаю только добра моей… дочери Джейма. И я думаю, несправедливо было бы с моей стороны оставить ее у себя, в то время как у меня совсем нет денег.
— У вас нет сбережений?
— Я погорела на биржевом рынке, мистер Сен-Клер. У меня ничего не осталось. В цирк я теперь вернуться не смогу. И только поэтому я начинаю подумывать о том, чтобы…
— Подумывать? Вы что, еще не приняли решения? — в его голосе звучала издевка.
— Нет. Вначале я должна быть уверена, что ей будет у вас хорошо. Обещаете ли вы, что дадите Викки хорошее образование?
— Разумеется. Она будет учиться в одной из лучших школ страны. А поскольку эта школа расположена в округе Вестчестер, Викки сможет каждый вечер возвращаться домой.
— И вы сделаете Викки своей наследницей?
— Других у меня нет.
— Ну а… вы будете ее любить? Она у меня очень ласковая.
— Я сделаю все, чтобы обеспечить ей счастливое детство.
Мара внезапно испугалась. Правильно ли она поступает? Он так и не пообещал, что будет любить внучку. Но, с другой стороны, ведь у Джейма есть еще и мать… она не сможет остаться равнодушной к такой прелестной девочке. Да и, в конце концов, какую любовь может предложить Викки сама Мара, когда ее сердце пусто?
Эрл Сен-Клер, должно быть, почувствовал ее сомнения.
— Вы сами попросили меня приехать сюда, — напомнил он Маре. — Наверное, в глубине души вы понимаете, что для Виктории будет лучше, если она останется у нас. Я обещаю, что сделаю все, чтобы она выросла счастливой, воспитанной, образованной девушкой. Вы ведь не сможете ничего этого для нее сделать.
«Конечно, нет», — подумала Мара, а вслух сказала:
— Ну что же, кажется, мы все обсудили.
— Нет, еще не все. Вы со своей стороны тоже должны обещать мне кое-что. Я не хочу рвать сердце ребенку и не хочу, чтобы страдала моя жена. Если однажды вы придете и скажете, что передумали и решили забрать Викторию, жену это убьет. Я хочу, чтобы вы подписали бумагу, в которой отказываетесь от вашей дочери. В обмен на это… — его ноздри раздулись, — я положу на ваше имя в банк деньги под проценты, и вы сможете безбедно прожить остаток жизни.
Мара закрыла глаза, чтобы не видеть холодного выражения лица Сен-Клера. Никогда в жизни больше не увидеть Викки? Но это невозможно! Она-то предполагала, что будет часто навещать свою девочку, присылать ей гостинцы… И что подумает сама Викки? Как она отнесется к тому, что мать от нее отказалась? Нет, лучше бы Мара умерла тогда, сорвавшись вниз с каната!..
Умерла? А что, это идея! Умереть — и ни о чем не жалеть, не видеть, как увядает твоя былая слава. Остаться легендой, такой, какая она сейчас, — да, это многое бы решило, это было бы достойным концом…