Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
— Доброй ночи, Мари… и прощайте.
Рано утром, едва забрезжил рассвет, он оседлал свою лошадь и ускакал, не дожидаясь, пока Мари появится в зале таверны.
Несмотря на бессонную ночь и целый день, проведенный в пути, он не чувствовал ни малейшей усталости. Мысли его блуждали где-то далеко-далеко. Он думал о только что пережитом приключении, которое сохранит в его душе куда больше волнующих воспоминаний, чем любая пошлая любовная интрижка на постоялом дворе, от которой потом не испытываешь ничего, кроме отвращения…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Игорный дом на Медвежьей улице
На углу сквера и Медвежьей улицы в полном согласии с полицейскими распоряжениями господина де Ларени мерцал фонарь. Однако свет его был недостаточно ярок, чтобы, как того требовали правила для такого рода заведений, по-настоящему вырвать из мрака игорный дом почтенной мадам Бриго. Да и сам особняк выглядел не слишком-то презентабельно; а едва войдя внутрь, посетитель не без удивления оглядывался по сторонам, ощущая свойственную подобным заведениям обстановку чего-то подпольного. Фасад, покрытый толстым слоем краски дурного желтоватого оттенка, изрядно облупился от времени; мраморные ступеньки перед входом покрылись выбоинами от сапог с тяжелыми шпорами, а железные кольца, к которым некогда всадники, спешащие поскорее облегчить свои кошельки, привязывали лошадей, уже и вовсе отвалились.
Не удивительно, что Жак, свернув вместе со своим братом Пьером Диэлем, сеньором владений Водрок, со сквера в сторону описанного особняка, окинул его взглядом, в котором легко читались досада и скука. Он не в первый раз переступал порог этого заведения. Тем не менее не припомнил ни одного случая, чтобы приходил сюда не иначе как по настоятельной просьбе младшего брата, к которому питал слабость и почти отцовскую привязанность.
Водрок был завсегдатаем салона мадам Бриго и посещал его с завидным усердием. Жаку, напротив, претила обстановка этого игорного дома, который, как разглядел он с первого же взгляда, был местом, где замышлялись всякие сомнительные махинации, плелись интриги, завязывались любовные знакомства и адюльтеры, а между двумя партиями в ландскнехт обделывались делишки самого разного свойства. Именно здесь родилась слава пары-тройки знаменитостей, которым суждено было занять видное место при дворе. И состояния здесь куда чаще делались не на сукне игорных столов, а где-то вокруг них. Следует ли удивляться, что салон пользовался завидной репутацией.
Там назначали друг другу встречи самые знатные вельможи. Сам Колиньи, сын адмирала, пригоршнями бросал здесь на зеленое сукно золотые монеты, добытые, как утверждали злые языки, с помощью каких-то грязных махинаций, о которых не ведал даже папаша-адмирал. И уж каждый вечер в салоне можно было встретить достопочтенного господина Фуке, президента Американской Островной компании. Этот благообразный, убеленный сединами старик с надменным, властным выражением худого, словно высохшая тыква, лица жонглировал пистолями, никогда не заводя разговоров о том, что, похоже, занимало его больше всего на свете — о пряностях, растущих на островах Карибского моря, табачных плантациях, об индиго и сахарном тростнике.
Промотавшая состояния золотая молодежь приходила сюда в надежде с помощью счастливого случая поправить дела и подновить облупившуюся было позолоту. Вот эта-то довольно разношерстная публика, это странное общество, где вперемешку встречались люди самых разных слоев и сословий, где не скрывали распущенности нравов, и привлекали сюда юного Водрока.
Надо ли говорить, что ночи в игорном доме не всегда обходились без происшествий скандального свойства. У мадам Бриго частенько обнажали шпаги. А один придворный офицер даже выпустил здесь пару пуль из своего пистолета: первая прострелила ухо одному из игроков, а вторая всего лишь погасила свечу в канделябре. Этот случай в свое время даже наделал немного шуму. И дабы впредь избежать подобных прискорбных инцидентов, меж завсегдатаями, по всеобщему соглашению, раз и навсегда было заведено неписаное правило — все счеты и долги должны сводиться в двадцать четыре часа и где-нибудь подальше от стен салона.
Водрок прослыл крупным игроком, а поскольку удача отнюдь не всегда сопутствовала юноше, то ни для кого не было секретом, что ему, дабы расплатиться с карточными долгами, уже не раз приходилось обращаться за солидной помощью к дядюшке, однако по молодости лет все легко сходило ему с рук.
Жак Диэль, напротив, считался человеком благоразумным и рассудительным. Все знали, что, несмотря на молодые годы — ему не было еще и тридцати, — дядюшка его, Белен д’Эснамбюк, уже не раз доверял ему всякие важные и весьма деликатные поручения, с которыми он управлялся с честью и превыше всяких ожиданий.
Так, много разговоров вызвал этот новый бриг, построенный по заказу Белена и всего несколько недель назад вышедший из дьепских верфей — и это в те времена, когда лучшие корабельщики сидели по тюрьмам, а во всей Франции не удавалось построить ни единого нового судна.
Начиналось лето тысяча шестьсот тридцать седьмого года, и вечерний воздух в том квартале Парижа был особенно чист и прозрачен.
Уже подойдя к порогу заведения, Жак Диэль вдруг заколебался.
— Не знаю, братец, и зачем только я уступил вашим прихотям, — недовольно проговорил он. — По правде говоря, я куда с большим удовольствием предпочел бы прогуляться, наслаждаясь этим приятным вечером, чем сидеть взаперти в этом душном доме…
— Но ведь там будет президент Фуке, — пояснил Пьер. — А вам ли не знать, Жак, как хотелось бы мне получить место в Американской Островной компании. Помните, что говорит наш дядюшка: жизнь в колониях, несмотря на тамошний климат, может открыть перед молодыми людьми, которые желают чего-то добиться, самые блестящие возможности?
Жак дружески похлопал младшего брата по плечу и заметил:
— Не надейтесь, будто на Сен-Кристофе или на Мадинине вас ждут игорные дома вроде заведения мадам Бриго!
Водрок уже собрался было ответить, но в тот самый момент перед подъездом остановилась карета, и из нее вышел щеголевато одетый юный аристократ. Так что Пьер ограничился вопросом:
— Вы знакомы с Констаном д’Обинье?
Жак покачал головой.
— Увы, знаком! — ответил он. — Разумеется, только по репутации… Вернее было бы сказать, именно отсутствие всякой репутации и сделало его имя притчей во языцех…
— Вы знаете, он сын поэта Агриппы д’Обинье…
— Что ж, сынок погубит доброе имя папаши.
— Но поверьте, братец, что пороки отнюдь не мешают ему привлекать симпатии. У него есть ум…
— Ум того сорта, какой порой легко уживается со злым сердцем. Не знаю, мне говорили о нем только как о развращенном искателе приключений и человеке без чести и совести…
— Осторожней, он идет сюда.
И действительно, к ним, тщательно напомаженный и напудренный, уже приближался Констан д’Обинье. Завидев Пьера, он с какой-то наигранной радостью воскликнул:
— Ба, Водрок! Чертовски рад видеть! Жаль, вас не было здесь вчера вечером. Видели бы вы, как зазывно улыбалась мне вчера фортуна! Так что придется мне теперь, дружочек, немного побаловать своих милых крошек…