Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
В общем, жертв было предостаточно. И негры, зная об этих жестоких казнях, мало-помалу притихли, смирились со своей участью. Каждый плантатор, вернув себе большинство своих рабов, снова заставил их трудиться в поте лица. Жизнь постепенно входила в свою колею…
Генерал не ошибся: торговля и вправду не замедлила возродиться с прежней силой.
В разрушенном Сен-Пьере то тут, то там вырастали лавчонки, их строили из досок от затонувших лодок и Бог знает из какого еще подручного материала, в основном же — просто-напросто из пальмовых веток. В хижинах со стенами, сплетенными из стеблей сахарного тростника,
На улицах Якорного квартала народ копошился и сновал взад-вперед в такой суете и беспорядке, какого здесь еще никогда не видели прежде. Поскольку большинство хижин оказалось разрушено, а во многих семействах потеряли столько близких, что белых родственников уже не хватало для управления плантациями, ведения всяких торговых дел и присмотра за рабами, их места мало-помалу занимали негры. Те из них, кому было негде жить, даже пользовались известной свободой. Одновременно, боясь повторения страшных бунтов, колонисты стали предоставлять рабам больше свободы и несколько облегчать условия жизни. Теперь им даже разрешалось жить в отдельных хижинах вместе с женами и детьми, им отводили для семейных нужд крошечные клочки земли.
Итак, негры вперемежку с мулатами и белыми, которых, впрочем, было много меньше, суетились и сновали по улицам этого квартала, который стал теперь самым торговым и самым безопасным кварталом во всем Сен-Пьере.
Под плетеными на скорую руку, шаткими навесами устраивали харчевни, где за столами можно было увидеть негров, те ели и пили наравне с белыми.
Само собой, нередко случалось, что когда кому-то из них наступало время вернуться в хижины к своим семействам, на них нападал какой-нибудь припозднившийся плантатор, все еще не простивший рабам страшного, кровавого бунта. И назавтра беднягу находили на краю дороги — с ножевой раной или пистолетной пулей в груди…
Произошла настоящая революция, которая резко изменила весь уклад жизни на острове, хоть и совершилась почти незаметно для его жителей, ведь здесь чаще рассуждали об извержении Монтань-Пеле и о всяких бедствиях, чем о переменах в общественном климате, которых они, впрочем, за повседневными хлопотами даже и не замечали.
И месяца не прошло со дня извержения, а на острове уже было вдвое больше негров, отпущенных хозяевами на свободу, чем до бедствия.
Для колонии наступала новая эра. Люди учились быть не только более жестокими, но и более милосердными.
Как выжженный луг, на котором вырастает трава сочней и душистей, чем прежде, колония, возрождаясь из пепла, вулканического и своего собственного, обещала бурно расцвести и добиться такого благосостояния, о каком ранее никто и не помышлял!..
Замок На Горе уже расчистили от обломков и мусора, однако восстанавливать пока не начали. Жак считал, что у них хватает места, чтобы кое-как разместиться всем семейством, а между тем на острове существует множество пострадавших, у которых нет крыши над головой, и потому плотник получил приказ в первую очередь выполнять работы для самых нуждающихся и обездоленных.
Разрушение замка заметно подорвало здоровье Дюпарке. Мари это предвидела. Кроме того, упорно
— Кто это там, Демарец? — будто уверенная, что он наделен даром видеть сквозь стены.
Слуга оказался неподалеку. Неслышными шагами он тотчас же бросился к двери и открыл ее.
Перед ним, широко расставив кривоватые ноги, стоял мужчина, он только что спрыгнул с лошади и теперь энергично потирал затекшие от долгой езды ляжки.
Мари с Жаком удивленно переглянулись. Будто спрашивая друг у друга: «Кого это принесло в такой час? Должно быть, кто-то из форта? Но зачем?»
Они услышали шепот, потом более громкий голос, явно принадлежащий Демарецу, и наконец, из чьей-то мощной глотки вырвался рассерженный окрик:
— По-моему, вы пока еще не генерал, так что пропустите-ка меня в дом!
— Но я его слуга!
— Да будь вы хоть сам кардинал Мазарини! Плевать! Мне нужно поговорить с генералом, и я с места не сдвинусь, пока не увижу его собственными глазами!
Мари встала и тоже направилась к двери. В проеме она увидела какого-то кривоногого человека и, несмотря на темноту, разглядела, что на нем мундир ополченца. Тогда сама обратилась к нему со словами:
— Послушайте, сударь, генерал нездоров. И никого не принимает!
— Сержант Гранвиль к вашим услугам, — представился гость, поклонившись Мари. — Я прибыл сюда по поручению капитана Летибудуа де Лавалле, это мой командир, мадам, он настоятельно потребовал, чтобы я не покидал дома генерала, пока не добьюсь ответа.
Он вытащил из мундира какое-то письмо и помахал им перед глазами юной дамы.
— Привяжите свою лошадь к столбу, вон там, слева, — разрешила она. — Я пойду спрошу у генерала.
И снова вернулась в дом. Разговор у дверей оказался достаточно громким, и Жак мог все слышать сам, а потому, едва Мари оказалась рядом, заметил:
— Гонец от Летибудуа де Лавалле! Черт побери! Я совсем забыл, что обещал быть у него крестным отцом!
— Надеюсь, — ответила Мари, — вы не намерены в таком состоянии отправиться в Карбе, пусть даже ради того, чтобы сделаться чьим-то крестным отцом! Можете послать кого-то вместо себя!
Сержант тем временем уже вошел в комнату и направился прямо к постели, где лежал Жак. Потом, громко стуча сапогами, раскланялся и протянул губернатору письмо.
Тот тут же сорвал печать, пробежал глазами написанное крупным почерком послание. Потом протянул его Мари со словами: