Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
Он снова страстно поцеловал ее, и она ответила на его поцелуй с таким пылом и такой готовностью, что он почувствовал себя во власти какого-то любовного опьянения, никогда еще прежде не испытанного.
По зовущим движениям юной дамы он понял, что она уже устала ждать, но все мешкал, давая ей сделать первые шаги, забавляясь ее невольной угловатостью, ее неловкими, словно ощупью, ищущими прикосновениями и находя в этом особое, ни с чем не сравнимое наслаждение, потом наконец бросился на нее и придавил всем телом с такой неистовой силой, что ей показалось, она вот-вот
Под тяжестью этого великана, который словно заполнил ее всю целиком, щедро одаривая своей любовью, Мари испытывала нестерпимую боль и в то же время благословляла свои страдания, ибо мыслями была сейчас не с Ивом, а с Кенка. То, что доныне, когда она изучала взглядом своего раба, казалось ей невозможным, теперь представлялось вполне осуществимым, и оттого желание это выросло в ней с еще большей силой, окончательно подготовив к новым ощущениям, для которых она теперь уже вполне созрела физически, хоть и никогда не могла думать иначе как с отвращением…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мари и Ив обмениваются своими планами
Верного пса, вот кого ей хотелось сделать из него, верного и преданного ей до самой смерти. Легкими движениями она поглаживала его по вискам, так проводят ладонью по спине славного доброго зверя.
Он все еще переваривал свое счастье, с закрытым ртом, утомленный, точно после очень вкусной и слишком обильной трапезы. Мари, как и ожидала, была теперь спокойна, возбуждение ее улеглось, и все мысли обрели четкость и ясность.
Она подвинулась к нему ближе, уселась рядом и положила голову на его плечо.
— Послушайте, Лефор, у меня есть один план, и чем больше я о нем думаю, тем больше он кажется мне осуществимым, пусть даже на первый взгляд и чересчур дерзким.
Он слушал ее, весь внимание.
— Мысль эта пришла мне в голову, когда я думала, что господин де Туаси человек слабый и незначительный, — продолжила Мари. — Помните, мы ведь с вами согласились во мнении, что, в сущности, командор не должен испытывать особой вражды к генералу, не так ли?
— Само собой! — согласился он. — И что из этого?
— Похоже, как мы с вами и говорили, вся ненависть командора направлена против этого так называемого губернатора в изгнании…
— Ясно, так оно и есть…
Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза, и с каким-то необычайно серьезным видом проговорила:
— А что, если мы предложим командору обменять Дюпарке на господина де Туаси?
— Но ведь, насколько мне известно, господин де Туаси пока еще не в наших руках, — без всякого замешательства заметил Ив.
— Но он может в них оказаться, — с легким оттенком лицемерия возразила она. — Неужели же вы, Лефор, не в состоянии похитить этого человека?
Она ожидала, что он вздрогнет от неожиданности, станет спорить, попытается ее разубедить. Но он лишь с невозмутимой кротостью ответил ей:
— Какой разговор! Конечно, я могу похитить этого господина де Туаси, Лапьерьера, кардинала Мазарини и даже саму королеву-мать, если только об этом попросите меня вы, Мари… Нет,
— Об этом надо будет спросить у него самого!
— А кто, интересно, у него об этом спросит? Для честного, порядочного француза, который сохраняет верность своему королю, звенеть шпорами на острове Сен-Кристоф — занятие довольно опасное! Если я туда отправлюсь — а если таково будет ваше желание, я, конечно же, так и сделаю, — то сильно рискую остаться там вместе с нашим славным генералом, а ведь у меня, увы, нет такой прекрасной и доброй девушки, которую бы тревожила моя участь… И потом, если я тоже окажусь в плену, кто же тогда похитит господина де Туаси?..
— Неужели вы не знаете никого, кого можно было бы послать парламентером на Сен-Кристоф?
Тонким концом трубки Ив почесал затылок с видом, красноречиво говорящим о глубочайших раздумьях.
— Не знаю… Нет, просто ума не приложу! — немного помолчав, признался он.
— Но послушайте, — с некоторым раздражением промолвила Мари, — если уж полагаете, что сможете похитить губернатора в изгнании, то, должно быть, куда легче найти человека, который мог бы передать на Сен-Кристоф наше предложение, не так ли?!
— Все, нашел! Считайте, что дело в шляпе!.. — воскликнул он. — Совсем забыл рассказать вам об одном святом отце, которого обвиняют в прелюбодеянии с негритянкой, рабыней одного плантатора, а это может стоить ему двух тысяч фунтов сахару, не говоря уже о серой сутане! Тысяча чертей, как же я мог забыть! Это один монах-францисканец, я как раз собирался попросить вас замолвить за него словечко перед Лапьерьером, чтобы они закрыли это дело и прекратили судебное преследование. Этот монах, с тех пор как попал на остров, вбил себе в голову дурацкую мысль подвергать гонениям колонистов и жен плантаторов, которые, как выражается небезызвестный нам славный судья, вступают в преступные сношения, в результате которых появляются на свет цветные дети, маленькие мулаты и мулаточки… По мне, так пусть себе рождаются, природа есть природа… Лично я бы, мадам, с легким сердцем дал отпущение грехов отцу Фовелю, пусть даже, как утверждает эта негритянка Клелия, он и повинен в рождении того маленького цветного Иисуса, которого она предъявила нынче утром в зале суда.
— Для начала неплохо бы узнать, действительно ли этот ваш монах может быть нам полезен, — холодно заметила Мари.
— Ну конечно! Я же этого францисканца знаю как облупленного, он умеет выпустить пулю почти так же метко, как и я, и, ко всему прочему, обладает еще тем достоинством, что не задает лишних вопросов, когда перед ним стоит чарка с добрым ромом. Все, решено, вот этого монаха я и отправлю к господину де Пуэнси! Повторяю, я знаю его как облупленного и уверен, случись что там, на Сен-Кристофе, фортуна повернется к нему спиной, он без всяких колебаний объявит себя членом Святой инквизиции — без всяких, впрочем, на то оснований, — но добьется, что его выпустят на свободу!..