Мари Галант. Книга 1
Шрифт:
– Нет. Несколько женщин разом я не люблю. Думаю, в настоящее время, Жюли, вас мне вполне хватит…
Он заговорил в игривом тоне: так, не слишком обижая камеристку, он выражал свои сокровенные мысли. Он привык к легким, молниеносным победам, что требует определенного искусства, которому, впрочем, было далеко до совершенства. Он подумал было о Сефизе и Клематите, воскрешая в памяти огромных матрон, их блестящие от пота лица, тела в жирных складках. Разумеется, они не вызывали в нем никаких чувств, однако снова он пришел к уже знакомому выводу: к неграм он испытывал неприязнь, даже отвращение. Зато к негритянкам он был снисходителен. Неужели все дело в том, что они – другого пола, или все-таки есть в них нечто, чего напрочь лишены мужские особи черной расы?
– Что касается черномазых красоток, – все так же игриво продолжал он, – пожалуй, польщусь на них только на необитаемом острове.
– С вас станется! – ухмыльнулась Жюли.
– Бог мой!
– Вы отвратительны, шевалье! Будь я мужчиной, для меня переспать с чернокожей было бы все равно что затащить к себе в постель животное…
– А к красавцам неграм вы так же нетерпимы, милая камеристка?
Жюли пожала плечами и двинулась было прочь, но Мобре перехватил ее руку с проворством, какого она от него не ожидала, и ей пришлось снова вернуться в его объятия.
– Я очень рассчитываю на то, что вы не забыли, где моя спальня… Да-да, рассчитываю…
Он попытался ее поцеловать, приговаривая:
– Посмотрим, хранят ли еще ваши губки столь полюбившийся мне кисловато-фруктовый привкус!
– Пустите! Мадам может войти… Вдруг она нас застукает…
– Мадам предается своему горю, – довольно грубо оборвал он. – Ладно, Жюли, до скорой встречи! Если надо, набросайте вдоль дороги белых камешков, чтобы не заблудиться.
– Только не нынче вечером!
– Отчего же нет?
– Ах, шевалье! – с удрученным видом вскричала она. – Как же нынче вечером!.. Да хозяин-то рядом!.. Об этом вы подумали?.. Нет, завтра, завтра!..
– Договорились? – спросил он, словно в самом деле придавал значение ночному визиту камеристки.
– Да, – заверила она. – Завтра!
Она уже чувствовала себя побежденной, и мысль о хозяине на смертном одре постепенно отступала. Она снова подошла к Режиналю, внезапно бросилась ему на шею и страстно его поцеловала, словно скрепляя обещание печатью. Потом ускакала, легкая, как козочка.
Режиналь смотрел ей вслед и невольно любовался свежестью, далеко не свойственной для жителей тропиков в ее возрасте.
Постепенно мысли его перешли к Мари. Он на мгновение вспомнил ее стройную фигурку, словно воплотившую в себе властность истинной хозяйки дома. Ее сорок лет также не оставили на ней следов, однако шевалье де Мобре имел все основания полагать, что жизнь не прошла для Мари бесследно: то, что ему было известно, наводило на мысль о ее далеко не безоблачном существовании. Он знал, что ее непрестанно томила тоска, она долго ждала своего Дюпарке из плена, потом он изводил Мари ревностью из-за каждого ее пустячного увлечения; сами по себе поводы были ничтожны, но в супружеской подозрительности заключалось столько же злобного яда, как и в запретном плоде, ведь и влюбляться-то категорически запрещалось…
Когда Жюли переступила порог буфетной, откуда доносились гнусавые голоса двух трещоток, Сефизы и Клематиты, пытавшихся перекричать друг друга, Режиналь махнул рукой, словно хотел сказать, что тут он готов без малейшего сожаления пожертвовать всем, зато в другом месте не прочь потрудиться, и немедленно.
Он стал подниматься по лестнице. Неторопливо переступал с одной ступени на другую. Дом в эту минуту, казалось, погрузился в безмолвие, словно все вымерли. Даже голоса негритянок были отсюда неслышны. Порой звонко-пронзительный крик ящерицы, пробегавшей по стене в поисках самца, нарушал великий покой.
Режиналь спрашивал себя, что сейчас делает Мари. Он представлял, как она стоит на коленях у кровати усопшего генерала. Даже вообразил лицо покойника, исхудавшее, источенное страданием после долгой и мучительной агонии. Впрочем, как он полагал, покойный генерал за несколько часов до кончины обрел безмятежность вместе с уверенностью, что его труд будет завершен и найдет блестящего последователя: в лице сначала генеральши, а позднее – старшего сына. Режиналь имел случай убедиться в силе духа Мари, еще когда взывал к ее мужеству, пробудив беспокойство перед лицом будущего.
Он подошел к двери Луизы де Франсийон. Против воли прислушался к шуму, доносившемуся из ее комнаты. Как и все в доме, Луиза говорила негромко и печально, призывая детей к порядку, но, похоже, это был глас вопиющего в пустыне: Жак, которому было всего одиннадцать лет, громко насмехался над своей гувернанткой.
Мобре вспомнил ту ночь, когда совершал таинственное посвящение Луизы в любовь, и спросил себя, какие воспоминания вынесла из их приключения она сама и имела ли случай продолжить опыты такого рода, после чего пришел к выводу: «Скоро я это узнаю… Франсийон станет блестящим козырем в моей игре, учитывая, что скоро будет разыграна нелегкая партия, к которой, впрочем, я отлично подготовился…»
Он осклабился и бесшумно заскользил дальше по коридору.
Справа находилась комната, отводившаяся ему всякий раз, как он приезжал в замок Монтань. Она еще не была готова, но Жюли с минуту на минуту принесет наверх его багаж, приготовит постель. Пустая кровать – неутешительный знак для шевалье!
Мари находилась неподалеку, у постели покойного. Но в эту ночь на Мари рассчитывать не приходится. Она целиком отдалась страданию, горестным размышлениям; перед ней разверзлась бездна. Мари теперь решает, как ее преодолеть.
Он прошел еще немного и остановился перед комнатой покойного. Сквозь неплотно притворенную дверь пробивался луч света: ярко-белая полоса, хорошо заметная в темноте на лестничной площадке перед дверью. Через щель доносился запах горьковатого лавра, воска, стоячей воды (по мнению Мобре, во всех французских церквах святая вода отдавала гнилью). Пора было Режиналю собраться с мыслями, и он, вероятно, так и поступил бы, но в его голове то и дело созревали новые планы, рожденные в результате резко изменившегося порядка вещей, связанного со смертью генерала.