Мари в вышине

Ледиг Аньес

– Он ушел, потому что я не хочу этих денег.

– Ты не хочешь… ты хочешь сказать, что отказалась от… да ты головкой стукнулась или как?!

Я никогда не слышала, чтобы он так кричал. Не дав мне и слова вставить, он разразился речью, как будто заранее вызубрил ее наизусть.

– Мари, ты просто с дуба рухнула! Почему ты не хочешь этих денег?! Потому что они от матери? Но деньги – это деньги, у них нет ни запаха, ни чувств. Это всего лишь инструмент, который позволяет жить, обмениваться, покупать и продавать. Она не оставила тебе дом, где ты вынуждена была бы жить, она передала тебе деньги. И эти деньги – шанс для вас обоих, даже для троих. Ты подумала о Сюзи? Что ты ей скажешь, твоей дочери? Что он уехал, потому что больше вас не любит? Ты же знаешь, что это вранье! Он вас любит, я знаю. Я думал, ты мечтаешь иметь семью, как твои бабушка с дедушкой. Тебе не кажется, что она практически у тебя под носом, эта твоя мечта? И ты решила все испортить под предлогом, что это деньги твоей матери? Но если ты отбрасываешь все, что исходит от нее, потому как тебе противно, так иди и повесься в стойле, в конце концов, ты тоже исходишь

от нее, разве нет?! Не все, что исходит от этой женщины, проклято. Может, у нее были свои причины уехать, ты же ничего не знаешь. Ты судишь ее, не зная, не зная ни какой она была, ни почему так поступила. Мне казалось, тебе удалось немного от нее отстраниться. Ты даже гордилась, говоря, что не скучаешь по ней и что сумела стать собой и без нее. Но если с тобой все настолько в порядке, то можешь спокойно брать эти деньги, и плевать тебе, что они от матери, от отца, от папы римского, если они позволят тебе стать счастливой. Это наследство, возможно, компенсация за всю твою жизнь. Ее не было рядом, тебя это мучило, и не спорь со мной, а ты хочешь устроить то же самое Сюзи? Ладно, я ее отец, но Сюзи нужен мужчина в доме, настоящий, который проводит там все вечера, ест вместе с ней, слушает, как она рассказывает, что было в школе, чья зубная щетка стоит рядом с ее, который читает ей всякие истории перед сном и защищает от чудовищ. Ты и сама все это делаешь, но это не одно и то же. И потом, ей нужен мужчина, который ласкает ее маму, который целует маму в шею и спит с ней, потому что ей нужен образ любящей пары, чтобы обрести свое собственное равновесие. А этого я ей дать никогда не смогу. И так-то она была зачата не совсем обычным способом, может, теперь она заслужила немного стабильности, а?! А Оливье, что он должен на сегодняшний день думать? Что ты предпочла отказаться от всех ваших планов – довольно серьезных, верно? – под тем соусом, что так и не смогла смириться с уходом матери? Но он-то здесь ни при чем. Верно, это твое наследство, твои деньги, но когда любят, то делятся всем, разве нет?! Радостями, горестями, долгами и наследством. А ты предпочла дать ему уйти. Ты же видишь, чего он только не выделывал с самого начала, только чтобы покорить тебя. А ты позволяешь ему выкладываться, не беря на себя никаких инициатив, ссылаясь на то, что у тебя, мол, незатянувшиеся раны. А у него, как думаешь, нет собственных ран? У нас у всех свои раны, и если мы хоть немного не будем заботиться друг о друге, как же мы сможем выздороветь? Он-то заботился о тебе, он был ласков как ягненок, стараясь заставить тебя забыть о том скоте, который прошелся по тебе до него, он замечательно вел себя с твоей дочкой, потому что, как я думаю, он ее искренне любит, а ты даже видеть не желаешь, что ему нужно. Ты прекрасно знаешь, что он не выбирал такую жизнь, он поступил в жандармерию, чтобы помогать своей Мадлен. Ты же сама говорила, он художник, он не тот мужик, который должен носить ствол и охотиться за плохими парнями этого мира. Потому что он мягкий. Немного одинокий, немного грустный, но мягкий. И начало его жизни большой удачей не назовешь. Он мог стать злобным, как его отец, или трусом, как мать. Ему повезло с Мадлен, которая дала ему немного любви. Теперь она ушла, и он остался со своей работой, которую не выбирал, по уши влюбленный в девицу, которая ждала только его, но забывает включить голову, когда речь заходит о будущем, потому что слишком поглощена прошлым. Ты трусишь или что?! Он предоставил тебе недостаточно доказательств? Чего ты ждешь, чтобы быть счастливой? Что твоя мать вернется? Но она умерла, твоя мать, и сегодня она вернулась в виде денег. Блин, Мари, да возьми ты эти деньги, и пусть у вас будет та жизнь, которая вам подходит. Ты же любишь его, так?! Это мужчина, которого ты ждала, так?! Ты мечтаешь, чтобы он бросил свою работу и переехал сюда, так?! Значит, сделай это для себя, для Сюзи, для него, пожалуйста, сделай это для меня. Потому что я, даже в мечтах, даже с миллионом евро, никогда не смог бы заполучить такую жизнь. Чудесную семейную жизнь в райском уголке. А теперь кончай реветь как корова и иди сюда!

Он прижал меня к своей мохнатой груди и дал мне выплакаться. Он приехал, чтобы получить разрешение набить морду Оливье, а в результате размазал по стенке меня. Я знала, что он прав. Антуан чувствовал все, понимал все, анализировал все и во всем был прав. Это по-настоящему действовало на нервы. После его неоспоримого вердикта у меня оставалось две возможности: либо повеситься в стойле, либо принять наследство и надеяться вновь увидеть Оливье. Я выбрала вторую, пообещав Антуану сдержать слово и не зная, как это сделать и вернется ли Оливье. Без него эти деньги мне были не нужны.

В этот момент появилась Сюзи. Еще от ворот она услышала вопли Антуана.

– Хочешь, я еще раз дам тебе по ноге, чтобы ты не доводил маму до слез?

– Нет, но я хочу, чтобы ты все время повторяла ей, что у нее мерзкий характер и чтобы она не забывала про свое обещание.

– А что она обещала?

– Сама увидишь! Напоминай ей, что она обещала, а остальное я беру на себя.

В следующие три дня Сюзи утром и вечером спрашивала меня, не забыла ли я про обещание. У меня не было никаких шансов забыть.

Но у меня не было и никаких известий от Оливье, а позвонить ему я не могла. Я боялась, как бы он действительно не уехал, и была неспособна его удержать. Мне было страшно. Это было смешно. Гротескно. И я ничего не могла поделать. У меня действительно мерзкий характер.

48

Я получил решение о срочном переводе через неделю после того, как отправил свой запрос по Интернету. И был удивлен подобной оперативностью. Обычно ответа на такую просьбу, как моя, приходится ждать месяцами – кроме случаев, когда речь идет об угрозе жизни. Эмоционально я был уже мертв, но на это начальству плевать.

Поскольку я был готов отбыть в любом направлении, они сразу же подыскали мне место. Наверно, их это устраивало. Моя просьба подоспела в нужный момент. Шартр. Я даже не знал, где это. Может, на северо-востоке?! Я, который полагал, что гора Сен-Мишель [36] располагается где-то в Центральном массиве [37] , всегда не доверял своим познаниям в географии.

36

Мон-Сен-Мишель – небольшой скалистый остров, превращенный в остров-крепость, на северо-западном побережье Франции.

37

Центральный массив – горный массив в центре и на юге Франции.

Да и на кой они мне сдались, на самом-то деле.

Я не подыскивал себе приятное местечко, я только хотел уехать из этого. Отрезать кисть у запястья, чтобы избавиться от боли в пальце. Идиотизм. Мне нужна моя кисть. И мне нужна Мари. Ну и что теперь? Наложить повязку и продолжать терпеть? Терпеть, что я отхожу на второй план, когда речь заходит о ее матери? Терпеть, что не могу жить вместе с ней и что ее устраивает подобное положение вещей? У меня ныло сердце. Оно разломано надвое. Как сухой каравай. Кругом полно крошек. Вот если бы она позвонила и сказала, что ей очень жаль, что она меня любит и сделает все, чтобы мы могли жить вместе, в том числе возьмет деньги… Но звонка не было. Я не понимал, что произошло. Мы могли быть самыми счастливыми на земле. Мы были согласны во всем, занимались любовью с неописуемым наслаждением, у нас были одинаковые планы и одинаковое видение жизни.

И вдруг – ба-бах.

Может, мы слишком любили друг друга. Или же я все навыдумывал с самого начала.

Мне дали свободную неделю на переезд и обустройство на новом месте. В первый же вечер весь мой багаж был собран. Жил я в меблированной квартире, так что собственных вещей у меня было немного. Кое-какая одежка, проигрыватель, велосипед и альбомы с рисунками. И еще мое пианино, которое я отправил на хранение в ожидании, пока не выясню, где на этот раз приземлюсь.

На следующее утро, загружая пожитки в машину, я услышал знакомый шум. Звук опережал изображение. Наконец фургончик Антуана показался на углу улицы. Не знаю, приехал ли он попрощаться, но он мог бы выбрать и другой способ передвижения. Все на него уставились. Но теперь Антуану было плевать на взгляды окружающих. Он достаточно от них настрадался.

Он остановился посреди дороги, как не слишком совестливый работник доставки, включил габаритные огни и направился ко мне.

– Собирался уехать, не сказав «до свидания»?

– Я написал тебе письмо, ты что, не получил?

– А как же, получил!.. Ты уже все закончил?

– Запру квартиру, оставлю ключи соседке, привяжу велосипед и уеду.

– Положи велосипед в фургон, так проще, и езжай за мной на машине.

– Но вело…

– Не спорь!

Я и не спорил. У него был такой решительный вид, что я не посмел ему перечить. Смутное воспоминание о пианино. Мне дали целую неделю на благоустройство. Так что, если он хочет прокатиться со мной, что ж, у меня будет возможность с ним попрощаться.

Он остановился у большого привокзального паркинга, сделал мне знак поставить машину и усадил рядом с собой в фургончик.

– Можешь объяснить, куда ты меня везешь?

– В том-то и дело, что не могу. Пристегнись, не то жандармы привяжутся… а с ними не столкуешься… знаю одного такого! И можешь поговорить со мной о жизни, или о политике, или даже о футболе, о чем хочешь.

Он поехал по направлению на Тарб, потом на Биарриц. Мы остановились купить газеты и что-нибудь перекусить, и я читал ему последние новости, пока он рулил. Когда он свернул к долине Асп, я всерьез начал задавать себе вопросы. Интересно, что мы будем делать в фургончике для перевозки скота в долине моего детства. У меня сжалось сердце, когда мы проезжали через деревню Мадлен. Вдали на склоне виднелось кладбище. А потом мы приехали на ферму. Скотоводческую. Он водил как псих, меня укачало. Мужик вроде бы знал Антуана. Отобранные овцы были готовы.

Выяснилось, что напрасно мы покупали перекус: жена того типа наготовила на всех. Антуан не хотел задерживаться, он должен был вернуться сразу после полудня. Но вернуться куда? Хотел отвезти овец к себе на ферму? Решил теперь заняться производством овечьего сыра?

Мы загрузили хороший сноп соломы, прежде чем завести овец. Антуан закрепил мой велосипед на крыше. Перед отбытием я отошел пописать в канаву и заметил, как он поставил в кузов фургона большой деревянный ящик. В два часа мы пустились в обратный путь.

– И ты не хочешь сказать, что будешь делать с этими овцами?

– Хочу разнообразия… Надоел мне александрийский стих: овцы говорят прозой.

– А деревянный ящик – это что?

– Это деревянный ящик.

Ладно.

В конце концов я задремал под рокот фургончика. Я практически не спал всю неделю. Перед глазами все время вставало лицо Мари. В половине седьмого вечера мы оказались у вокзала в Фуа. Он велел мне взять с собой документы и следовать за ним. К тому времени его загадки мне уже порядком осточертели. Мне нравился Антуан, но вся ситуация начинала действовать на нервы. А потом, когда мы вышли на платформу номер три и я увидел Сюзи, с воплем кинувшуюся мне на шею, я начал понимать. Понимать, что с самого утра Антуан только тем и занимался, что пытался нас помирить, меня и Мари. Она сидела на скамье в дальнем конце платформы. Встала, улыбнулась мне странной улыбкой – как раз перед тем, как Антуан вручил нам большой конверт и велел Сюзи поцеловать нас на прощание. Потом они оба исчезли на эскалаторе, держась за руки и хохоча как ненормальные.