Марьинская Аномалия
Шрифт:
Что делать, Илья Ильич и сам не мог понять. Да и кто бы понял? Огорошил его дежурный, наповал огорошил. Прав майор Трошкин, и все тут не просто так? Этак оглянуться не успеешь, появятся в кабинете налоговики из центра. Да еще прокуроры снятся, не к ночи вспомнить…
Как можно более твердо мэр распорядился американского Петровича арестовать, поместить в отдельную камеру, бутылку водки ему найти, если просит. А вот с адвокатом можно и не спешить. Все равно упьется шпион и двух слов между собой не свяжет.
– По почкам настучать для порядка? – осведомился майор.
– Не надо, – распорядился мэр, морщась от головной боли. – Вдруг действительно американский шпион. Я уже ничему не удивляюсь.
Хотя удивиться ему пришлось. Причем немедленно. Тяжелая дубовая дверь кабинета, сроду никогда не скрипевшая, вдруг распахнулась с противным визгливым звуком. Вошли двое. Один низенький, плотненький, мужик мужиком, кирзовые сапоги, телогрейка, затрепанная кепка. Второй – фигура еще более колоритная. Высокий, в два раза выше своего спутника, бледный, худой, как смерть в неурожайный год, так определил его мэр. Видны только глаза, уши и острый нос. Одет непонятно как. Черные сапоги, черный плащ и под плащом тоже что-то черное.
Впрочем, все это мэр рассмотрел чуть спустя. А для начала он просто обомлел от такого нахальствам
– Вы ко мне, господа? – спросил он как можно строже, одновременно размышляя, что секретарша совсем уж мышей не ловит. На покой пора Тамаре Ивановне, на заслуженный отдых, если начала пропускать к нему таких типов.
Высокий посмотрел на него огненными глазами голодающего третий месяц. Но ничего не сказал. Отвернулся. Молча сел застол, без всякого к тому приглашения, и застыл, разложив острые локти на полировке.
Зато низенький проявил недюжинную активность. В короткий промежуток времени обежал весь кабинет, прошуршал, как мышь по амбару, сунул нос во все ящики, глянул во все углы, потом схватил со стола графин и залпом отпил половину.
– Булочка есть, – сообщил он высокому. – Полпалки сервелата в холодильнике. И бутерброд с сыром, только надкусанный.
– Так вы ко мне, господа? – снова спросил Илья Ильич. Уже менее твердо.
– К тебе, к тебе, – сказал низенький.
Голос у него дрожал и вибрировал. Противный был голос. Как колючая проволока. Именно такое сравнение сразу мелькнуло в голове Ильи Ильича. Хотя с этим предметом мэр до сих пор не сталкивался. Можно добавить, к счастью.
– Так вы из органов, товарищи? – догадался, наконец, мэр.
– Из органов, из органов, – продребезжал низенький. – Из самых что ни на есть органов. Из внутренно-внешних. Вот мы из каких органов.
Он заулыбался, и спина городского главы мгновенно покрылась холодным потом. Зубы у него были огромные и треугольные. Когда он улыбался, видны были только эти хищные зубы. Впрочем, они были видны, даже когда он молчал.
Нет, не из органов, понял мэр. Еще хуже. Хотя что может быть хуже? Илье Ильичу стало тоскливо и очень противно. Как дошколенку, запертому в темной комнате. В отчаянии он зашарил взглядом вокруг, цепляясь за привычные предметы интерьера своего с любовью обставленного кабинета, но то, что он увидел, его окончательно доконало.
На городской площади, прямо за окном, рядом с его припаркованной «Волгой», расположился Змей Горыныч. Буро-зеленый, трехголовый, с крыльями и длинным, змеящимся по земле хвостом. Змей Горыныч помахивал головами, похлопывал крыльями и лениво постукивал остроконечным кончиком хвоста по асфальту.
Именно таким видел его маленький Илюша на картинках своих первых, полузабытых уже детских книжек. Он очень боялся его тогда. Но сейчас он боялся больше. До дрожи в коленях. До липкой икоты, которая мучительно подступала откуда-то снизу живота.
– Там это… дракон, – севшим голосом сказал мэр и беспомощно посмотрел на низенького.
– Не дракон, а Змей Горыныч, – поправил его тот – Между прочим, древнейшее транспортное средство. А что, здесь разве парковка запрещена?
– Упырь В, он мне надоел. Убери его, – подал наконец голос высокий. От его могучего баса звякнули рюмки в баре и завибрировали оконные стекла. Такой могучий, пробирающий до кончиков пальцев бас Илья Ильич слышал впервые. И век бы его не слышать. Это было последнее, что успел он подумать, сидя в своем руководящем кресле.
– Есть, Ваше Высочество! – Низенький все так же ловко и быстро подлетел к мэру, ухватив его за шкирку твердой рукой.
Глава города и сам не понял, как его вышвырнули из собственного кабинета. Понял только, что вышвырнули. Как-то слишком быстро он оказался перед своими могучими двойными дверями и пошел через них напролом. Первую дверь преодолел легко, перед второй слегка замешкался, и низенький тут же помог ему, придав ускорение пинком кирзового сапога. Дверь мгновенно открылась.
Вылетев в приемную, мэр в растерянности остановился и затоптался на месте. Все было как обычно: секретарша неторопливо печатала на компьютере, периодически звонил телефон, из коридора доносились голоса сотрудников. Непреодолимый детский страх, охвативший его в кабинете, слегка отпустил. Дышать стало легче. Сохраняя остатки достоинства, Кораблин расправил пиджак и откашлялся.
– Я слушаю, Илья Ильич, – тут же подняла на него глаза секретарша.
– Тамара Ивановна, я это… пойду, пожалуй.
– Конечно, Илья Ильич. Вы еще будете? – Глаз за толстыми стеклами очков не видно, спрятаны глаза, упакованы. Непонятно, издевается или просто такая невозмутимая?
Мэр подозрительно посмотрел на нее и откашлялся еще раз.
– Я это… приболел немного. Пойду полежу.
– Конечно, Илья Ильич.
Ссутулясь, Кораблин тяжело вышел из приемной. На заднице мэра вырисовывался грязный рубчатый след от подошвы, четко видимый на серой с отливом ткани костюма.
Секретарь-референт проводила его внимательным взглядом. Посидела пару минут неподвижно, потом придвинула к себе телефон.
– Алло, Ирочка? Здравствуй, дорогая, здравствуй. Шеф на месте? Я по поводу работы…
Зачем все это? Вот это все? Все вокруг? Зачем, зачем и зачем? Эти вопросы вертелись в голове у Ильи Ильича, когда он возвращался домой. Что все и что он имеет в виду под словом «зачем», городской глава так и не смог для себя сформулировать. Просто чувствовал, что все неправильно. Все вокруг. Или он сам. Может быть и такое. Все вокруг как всегда, а сам он уже не тот, далеко не тот, неправильный он теперь. Или давно уже неправильный? Впрочем, чушь какая-то, правильный, неправильный, зачем, почему. Как-то по-детски звучит. Глупо и непонятно даже самому себе. Думать он разучился, вот что, неожиданно понял Илья Ильич, глядя на пробегающие за окнами «Волги» марьинские пейзажи. Соображать умеет, соображает он быстро, как таракан на кухне, а думать давно уже разучился. Впервые в жизни с ним случилось что-то из ряда вон, что-то необычное, или как еще можно это сказать? А он даже не может понять, что с ним случилось.