Мария Федоровна
Шрифт:
«Это был шок для меня, — писала она Ольге Константиновне. — От страшного отчаяния я почувствовала себя совершенно больной… Их (Николая II и его семью. — Ю. К.)заставили ждать поезда всю ночь — с полуночи до утра, — не раздеваясь! Но самое ужасное было то, что вначале им дали понять, что они едут в Ливадию. Наверное, для того, чтобы они обрадовались. Затем сказали, что они должны взять с собою теплые вещи и только после этого они, бедняжки, наконец, поняли, что едут не на юг. Какой грех причинять людям такое разочарование!
Я нахожусь в полном отчаянии и смятении и даже не могу писать об этом. Я только хочу, чтобы негодяи и палачи, придумавшие это, понесли на земле заслуженное наказание! Как подло и гнусно они действовали, и каким образом они „разрешили“ двум братьям (Николаю и Михаилу. — Ю. К.)проститься… Можно только удивляться, какими бессердечными могут быть люди. Почему это так?!
Но, может быть, для них будет лучше, что они уехали из Царского Села? Может быть, там они получат больше свободы, чем имеют теперь? Ничего не известно! Но, к сожалению, я в это не верю. Не верю, что вообще можно ожидать чего-либо
И именно в тот момент, когда, казалось, для Марии Федоровны померк свет и она потеряла всякую надежду на встречу с сыном и его семьей в Крыму, в Ай-Тодоре произошло событие, которое на время снова вернуло ее к жизни. У нее появился внук Тихон, сын дочери Ольги. Наполненная этим радостным событием, она писала в Павловск: «…Временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Как раз в тот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя милая Ольга родила Baby, маленького сына, который, конечно же, принес в мое разбитое сердце такую неожиданную радость… Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. И вдруг такая радость! В понедельник в их доме было крещение. Мальчика назвали Тихоном…»
Осенью 1917 года обитатели Ай-Тодора находились уже под наблюдением комиссара В. М. Вершинина, бывшего члена Государственной думы. После того как он доставил Николая II с семьей в Тобольск (по постановлению Временного правительства), он был направлен в Крым в качестве комиссара по охране членов бывшей императорской фамилии. Вторым надсмотрщиком являлся грузин Жоржелиани.
Княгиня Л. Л. Васильчикова, случайно встретившаяся с Вершининым в поезде, направлявшемся в Крым, отмечала: «Нашего попутчика было трудно классифицировать. На мой вкус, он был чересчур радикален, но вместе с тем имел наружность буржуя, опьяненного своей значимостью». Княгиня называла его «старшим ангелом-хранителем членов Императорской фамилии».
В сентябре — октябре 1917 года Мария Федоровна перенесла тяжелое простудное заболевание, которое надолго приковало ее к постели. Близкие всячески поддерживали ее и помогали преодолеть болезнь. «Бедная бабушка опять была больна и провела в кровати почти пять недель, — писала Ольга Александровна своей племяннице Марии Николаевне в Тобольск. — Кашель сильнейший, слабость очень большая. Мы попросили приехать Татьяну Александровну ухаживать за нею…»
В конце октября Мария Федоровна начала медленно поправляться. Ее внук Федор, сын дочери Ксении, приехавший в то время в Крым, в письме великому князю Николаю Михайловичу сообщал: «…Папа очень изменился за этот месяц, он стал раздражителен, странно молчалив, и редко можно видеть на его лице улыбку, как это было раньше. Мне это очень тяжело, и я так хочу отсюда уехать. Маман бодра, но тоже подавлена. Обедает она у себя в комнате и остается там весь вечер. Амама за это время тоже изменилась и ослабла так, что при подъеме ее нужно пихать в спину, и то ей трудно идти; ее жаль, бедная Амама. Она сидит больше дома, так была простужена, но теперь стала понемножку выходить…»
И все-таки они были вместе — мать, две дочери и их семьи, близкие, родные люди. Великая княгиня Ксения Александровна в октябре 1917 года писала великому князю Николаю Михайловичу: «…Я благодарю Бога, что мы все в сборе и живем у себя, — и нам лично жаловаться на судьбу совершенно не приходится. Мы имеем свой „home“, который мы ужасно любим и ничего лучше нельзя ни желать, ни ожидать»; «Но что же будет дальше? Несчастная Россия, за что ее губят? Кошмарно присутствовать при гибели родины и не иметь малейшей возможности чем-либо помочь!»
Общая беда и осознание смертельной опасности сблизили узников Крыма. И хотя императрица Мария Федоровна и великие княгини Ксения и Ольга всегда недолюбливали жен великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича — черногорских княжон Анастасию и Милицу, здесь, в Крыму, те и другие стали друг другу значительно ближе.
Находящиеся с Марией Федоровной родственники и близкие ей люди удивлялись тому, с каким мужеством держалась она в те трудные для ее семьи дни. Князь Г. Д. Шервашидзе, приехавший осенью в Крым к Романовым, в письме великому князю Николаю Михайловичу отмечал: «Ее Величество приводит нас всех в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся Ей положение, в каком Она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была… Такое Ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тяготы заключения и царящее уныние».
В письме от 8 (21) октября 1917 года императрица Мария Федоровна дала волю своим чувствам, рассказывая, что происходит в Крыму, королеве Греции Ольге Константиновне: «Ведь это уже величайший Cauchemar [кошмар], когда приходится переживать такие ужасы, что творятся сейчас по всей стране, которая вскоре будет полностью разорена, разрушена и уничтожена этими выродками рода человеческого, извергнутыми из ада, ибо они не в состоянии внять рассудку и понять, что работают лишь на врага, что их действия ведут страну к несчастью и развращают общество. Я в полном отчаянии, я начинаю сходить с ума от ярости, зверств со стороны матросов и убийств несчастных офицеров!»
Сообщения об октябрьских событиях в Петрограде потрясли всю Россию, быстро достигли Крыма. Как свидетельствуют дневниковые записи императрицы, она в эти дни была охвачена отчаянием и ужасом.
Из дневников императрицы:
«12 (25) октября. [Среда]. Все более тревожные и грозные вести приходят из Петербурга… Газеты полны сообщений о самом ужасном, что только можно себе представить. Повсюду царит анархия, и никто ничего не делает, чтобы этому помешать. Говорят, нынешнее правительство низложено.
13 (26) октября. Четверг. Нас снова отрезали от окружающего мира, запретив кому бы то ни было приезжать сюда. Прелестно! К[нязь] Шервашидзе был в Симеизе, а по возвращении предложил мне спрятать все мои бумаги и вещи, отчего я, разумеется, пришла в ярость, хотя и понимаю,
14 (27) октября [Пятница]. Слухи подтвердились. Большевики свергли правительство и арестовали его, так что вся власть теперь у них… Избрано 14 большевиков, среди них: Ленин, Зиновьев, Троцкий и другие. Все они евреи под вымышленными именами. Мы не получаем ни писем, ни газет. Ленина германцы перевезли в Россию в опломбированном вагоне. Какая подлость, какой блестящий спектакль они разыграли, эти мерзавцы…
15 (28) октября. [Суббота]. До нас дошли слухи, что все министры арестованы и пешком препровождены в крепость, где и находятся в заключении. Лишь первый [министр] избежал этой участи. Говорят, он, Керенский, уехал в Псков, назначил сам себя Верховным главнокомандующим и сейчас вместе со своей Красной армией идет на Петербург и уже взял Гатчину. Какая ужасная смута!.. В Ялте атмосфера напряженная, но все настроены против большевиков…
17 (30) октября. Понедельник. В Петербурге произошли ужасные события. Большевики разграбили Государственный банк, а также захватили телегр[афную] и телеф[онную] станции. Ночью Зимний дворец был обстрелян артиллерией из крепости и с корабля „Аврора“, после чего на следующий день состоялось заседание Совета министров. Министр Терещенко исчез, никому не известно, где он находится, полнейший хаос.
18 (31) октября. Вторник. Ирина получила разрешение приехать к нам. Феликс сообщил ей, что ему пришлось бежать из Киева — почему, она не знает. Позже он телеграфировал, что снова отправляется в Петербург, где большевики засели в Смольном и в крепости. В Москве тоже жуткие беспорядки, столкновения на улицах.
1 ноября. Среда. После завтрака я решила пойти в соседний дом, где застала всех на балконе. Рассказывают, что Троцкий явился в Министерство ин[остранных] д[ел] и объявил себя мин[истром]. Какое же это страшное испытание — в это напряженное и трудное время не получать ни писем, ни каких-либо других известий. 3-го был 22-й день рождения бедняжки маленькой Ольги (дочери Николая II. — Ю. К.),которой я даже телеграмму отправить не могла. Но мысли мои с ними, за них я молюсь.
4 ноября. Суббота. Из Севастополя вернулись наш комиссар Вершинин и Жоржелиани и кое о чем рассказали, среди прочего о том, что Зимний дворец наполовину разрушен и разграблен, последнее в особенности касается покоев моего любимого Ники и Аликс — какая подлость! Великолепный портрет Ники кисти Серова эти скоты вытащили из рамы и вышвырнули в окно, а когда какой-то мальчик поднял его, желая спасти, негодяи вырвали холст у него из рук и разорвали на куски. В настоящий момент никакого правительства нет и в помине. Мы уподобились судну, плывущему по штормовому морю без руля и ветрил. Керенский исчез, и все теперь в лапах у большевиков… Ходят слухи, что моего Миши (великий князь Михаил Александрович. — Ю. К.)в Гатчине больше нет и где он находится — неизвестно!
9 ноября. Четверг… О делах Миши говорят, что двое большевиков увезли его из Гатчины в Петербург, где он вместе с семьей живет у к[нязя] Путятина, но при этом не арестован. Жаль несчастных юнкеров, выступивших за правое дело и претерпевших такие мучения. Вдоволь поиздевавшись над ними, их потом убивали и топили в реке. Какой ужас, как это все возмутительно.
11 (24) ноября. Суббота… Говорят, будто Украина объявила себя самостоятельной республикой, объединяющей 9 губерний] — Киевскую, Подольскую, Волынскую, Черниговскую, Харьковскую, а также Таврическую, за исключением самого Крыма. До чего же это смешно и глупо. В остальном день прошел, как обычно. Некоторые из мальчиков обедали у меня».
14 (27) ноября 1917 года Марии Федоровне исполнилось 70 лет. Этот большой праздник для всей семьи был отмечен очень скромно.
«В 12 часов в моей комнате отслужили благодарственный молебен, на который собрались все родственники, в том числе и Ирина с Феликсом — он наконец-то приехал сегодня ночью. Так страшно было слышать его рассказ о событиях в Петербурге. В особенности о том, как жестоко обошлись с несчастными юнкерами, им выкалывали глаза, у них отрезали носы и уши, после чего топили их в реке. Нет, это просто невероятно и неслыханно. Германцы действуют в открытую, пленные офицеры имеют полную свободу передвижения, повсюду сплошь предатели и шпионы. Представители военных при Ставке в письменной форме направили против этого протест, равно как и Военный комитет выступил против снятия Духонина и не признал этого прапорщика Крыленко в качестве Верховного главнокомандующего, чье назначение было верхом безумия. Несчастный народ не понимает, что страну уже предали и она находится в руках врагов! Как все это ужасно!
15 (28) ноября. [Среда]. Никита и Соф[ия] Дм[итриевна] были у зубного врача Кострицкого, который только что возвратился из Тобольска и рассказывал о своих впечатлениях, о том, как красиво и достойно мой любимый бедный Ники и все семейство ведут себя, находясь в таком плачевном положении. Условия у них не самые плохие, и живут они довольно сносно. Часть своих вещей, посланных из Царского, они получили, но кое-что по дороге украли. Бедняжка Аликс сильно страдала от зубной боли и воспаления лицевого нерва. Он находит, что м[аленькая] Анастасия очень выросла. К счастью, комиссар Панкратов и комендант относятся к ним вроде бы хорошо и терпимо, что, впрочем, утешает лишь в малой степени, но в остальном даже думать о том, какое жалкое существование они там влачат, жутко и страшно!
17 (30) ноября. [Пятница]…Я наконец-то получила письмо от моего любимого Ники из Тобольска, такое красивое и трогательное, что я едва не разрыдалась. Оно пришло почтой, это просто непостижимо. В адресе вычеркнуты все титулы, зато добавлено — „Романовой“. Тем самым они, по-видимому, надеются нанести мне оскорбление. Нас они по возможности унижают во всем. Ну и пусть, меня это не волнует, лишь бы письма приходили.
19 ноября (2 декабря). В мире происходит что-то невероятное. Нынче эти негодяи собираются заключить сепаратный мир с Германией и отослали ноту союзникам с требованием дать на нее ответ 6 (19) дек[абря]. Троцкий, Крыленко и Кo отрицают полномочия генерала Духонина, хотя армия стоит за него и до сих пор не признала господина Крыленко [в должности главнокомандующего]. Полнейший хаос, просто возмутительно, как можно было допустить подобную ситуацию?! Все ведь поставлено с ног на голову».