Марк Твен
Шрифт:
Но в янки нет ни грана буржуазного делячества.
Твен прославил технику XIX века, однако нигде не показал в романе машину как способ выколачивания прибылей. Янки бескорыстен и, следовательно, антибуржуазен по глубочайшей сути своей. Газеты и фабрики, пароходы и телефон, мыло и велосипеды, созданные янки в царстве короля Артура, служат интересам народа: они нужны в борьбе с реакцией.
Автор обрисовал в своем герое идеального человека: янки храбр, отважен, добр, человеколюбив. Герой произведения, в котором деспотизм отвергается как политическая система, представлен в виде рыцаря в широком, общечеловеческом понимании этого слова.
В этом отношении роман Твена является литературной пародией [372] с глубоким социальным смыслом. Янки-простой человек —
Твен не дал своему герою имени, оставив за ним только нарицательное: «янки». Янки — условная фигура комической литературы 30-х годов XIX века. В газетных шаржах, юмористических рассказах образ янки бытовал в течение нескольких десятилетий. Твен сохраняет внешние черты этого образа: самоуверенные манеры, «простецкий» язык.
372
Непосредственным и прямым объектом литературной пародии Марка Твена в романе была буржуазная американская литература, подражавшая псевдорыцарским образцам европейской литературы. Такая литература была особенно характерна для Юга США («сэрвальтерскоттовская болезнь»), где она была связана с идеологией южан-консерваторов. Марк Твен пародирует книгу Мэлори «Смерть Артура». Опубликованная в 1495 г., она представляла собою прозаический свод рыцарских романов об Артуре, Ланселоте, Мерлине и других легендарных персонажах средневековья. Оказав большое влияние на европейскую поэзию XVI в. в Англии и Франции, эта книга сыграла немаловажную роль и в литературной жизни начала XIX в. В 1817 г. в Англии появилось двухтомное издание «Смерти Артура» Мэлори с предисловием и обширными комментариями Саути. Оно получило широкое распространение и много раз служило оригиналом для американских переизданий. Вальтер Скотт считал книгу Мэлори «лучшим рыцарским романом в прозе» и заимствовал из нее сюжеты для своих произведений. Одного этого было достаточно, чтобы Марк Твен высмеял произведение Мэлори как источник «лжевеликолепия» Вальтера Скотта. В США «Смерть Артура» пользовалась такой же известностью, как и «Королевские идиллии» Теннисона или стихи Свинберна на средневековые темы. Сам Теннисон во многом зависел от Мэлори; в его поэмах сюжеты Мэлори приняли эстетскую окраску и обрели привкус буржуазного дидактизма. Пародируя Мэлори, Марк Твен тем самым выступал против Теннисона и засилия его поэзии. Эта борьба в конечном счете была борьбой с американским ханжеством и политической реакционностью эпигонов Теннисона в США.
Это необходимо Твену для того, чтобы подчеркнуть в янки, что он — рядовой американец, один из многих тысяч безвестных людей. Само имя его свидетельствует, что для автора его герой — воплощение широко распространенных качеств в среде населения Новой Англии («Янки из Коннектикута»).
И вместе с тем в герое романа — черты живого человека. Это не фантастический американский реформатор, попавший в средневековье, не честолюбец, затеявший борьбу за власть, а человек, осужденный на смерть и борющийся за собственную жизнь. Твен мастерски слил воедино индивидуальные мотивы, которыми движим янки, с общими. Янки ведет напряженную борьбу, малейшая оплошность с его стороны угрожает его жизни, жизни любимой жены, маленькой дочери, друга Кларенса, пятидесяти двух юношей — его помощников. Власть для янки — вопрос жизни. Именно поэтому он так глубоко сочувствует жертвам церкви и монархии — бесправным, забитым существам. По законам феодального общества, янки такой же раб, как и артуровский крестьянин. При каждой встрече с людьми из народа янки бывает поражен их трагическим положением.
Наблюдает ли он подневольную жизнь артуровских крестьян, грязь, грубость, нищету, дает ли обильный званый обед своим друзьям-беднякам, потрясенным великолепием яств, стоимостью в… четыре доллара, заходит ли в жалкую хижину, все обитатели которой больны оспой, видит ли, как работорговец гонит на продажу толпу замерзающих рабов и сжигает некоторых из них, чтобы сберечь остальной «товар», — янки думает об одном и том же: как изменить положение народа, уничтожить нищету и бесправие.
На фоне голодных лиц, отрепьев Твен рисует блеск и пестроту рыцарских одеяний, пышные султаны, шелковые знамена, золото украшений («Среди грязи, свиней, убогих лачуг и веселых собак эта красивая кавалькада неслась вперед»).
Людей
«Посадить в тюрьму этих людей, — иронически пишет Твен, — без всякого доказательства их вины и уморить голодом их родителей — это не беда, так как они всего только крестьяне и существуют лишь для удовольствия своего лорда; но если они разобьют столь неправедно наложенные на них оковы — это дерзость, которую не может терпеть ни один порядочный человек, знающий свой долг по отношению к касте».
У деспота, имеющего наследственную власть, особый склад мышления, ничего общего с разумом не имеющий. Твен комментирует поведение жестокой королевы Морганы: «Нет, убеждать ее в чем-нибудь разумными доводами было совершенно бесполезно. Взглядов, привитых воспитанием, из человека уж ничем не выбьешь». Словами, увещеваниями в этой области ничего не достигнешь, у деспота нужно вырвать власть, посадить его в шкуру бедняка, раба, чтобы «научить милосердию». Последний мотив — мотив своеобразного возмездия — встречается в ряде произведений Твена: в «Принце и нищем», в «Янки» и, косвенно, в «Пустоголовом Уильсоне». Однако в своей прежней постановке тема возмездия выступает в «Янки» лишь как одна из второстепенных тем (злоключения короля Артура, переодетого крестьянином), зато одним из основных идейных мотивов романа является страстная защита Твеном права народа на революционное возмездие, на кровавую борьбу с угнетателями.
Не соблюдая в своем фантастическом романе каких-либо определенных исторических границ, писатель от средних веков легко шагает ко времени французской революции конца XVIII века, говорит о кровавой волне, которая «смыла тысячу лет гнуснейшего рабства». Твен вольно обращается с хронологией, ибо хочет, основываясь на фактах, характерных для самых различных эпох, донести до американского народа одну основную мысль: «Народ — единственный законный источник власти». Если власть отнята у народа, он имеет право на сопротивление и защиту.
«…Нас ужасает лишь первый, наименьший, так сказать минутный террор. А между тем что такое ужас мгновенной смерти на плахе в сравнении с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной обиды?»
«Еще ни один народ, — пишет он далее, — не купил себе свободы приятными разговорами и моральными доводами… все успешные революции начинались кровопролитием».
Твен утверждает, что «для создания республики достаточно материала даже у самого отсталого народа, который когда-либо существовал, и всегда найдется достаточно мужества, чтобы опрокинуть и затоптать в грязь любой трон и любую знать, поддерживающую его».
Последняя фраза: «опрокинуть… любой трон, любую знать» — еще раз подчеркивает истинную направленность романа.
В 1873 году в романе «Позолоченный век» Твен страстно убеждал своих соотечественников не отдавать принадлежащих им политических прав кучке промышленных воротил, политических спекулянтов и продажных сенаторов. Теперь он снова обращается к проблеме государственной власти. Герой романа — кузнец и мастер оружейного завода — необходим Твену как выразитель той общественной активности, которую писатель наблюдал в течение 80-х годов, во время многочисленных стачек рабочих и выступлений фермеров.
Содержание романа было подсказано временем. Прямое подтверждение этому есть в письме Марка Твена, написанном в 1887 году.
«Когда я окончил читать «Французскую революцию» Карлейля в 1871 году, я был жирондистом, время от времени я читал снова, читал по-разному — находясь под влиянием и изменяясь шаг за шагом; это делала жизнь и среда (и Тэн и Сен-Симон), и теперь я снова взял книгу и ощутил, что я — санкюлот! — и не какой-либо розовый, бескрасочный санкюлот, а Марат. Карлейль не учит ничему подобному: это изменение во мне, — в моей оценке окружающего… ничего не остается неизменным» [373] .
373
«Mark Twain's Letters», v. II, p. 490.