Маркета Лазарова
Шрифт:
Для меня не так уж неясно, что бог помутил разум Кристиана и изменил его мысли, как хозяин превращает цыплят в каплунов. Кристиан отродясь не знал, что ему следует делать. То он хотел одного, то другого. То хотел быть примерным сыном, а то любовником. То рыцарем в роскошных доспехах, а то, напротив, разбойником, у которого нет ничего, кроме дубины да разбойничьей спеси. Мечтал он стать светским художником, монахом, отшельником, воином гроба господня, испанским невольником, что пьет из черепка, бродягой, а то и королем Саксонии. Кто разберется в этом безумном сплетении мыслей?
Кристиан бредет по лесу и плачет, кричит и плачет. Выкрикивает имя Александры и прислушивается,
Граф бродил по лесу до наступления белого дня, все это время у него ни крохи не было во рту. Скверные места; бродил он по дорогам с полуночи до рассвета, и с рассвета снова до полуночи. Он терял сознание, ему хотелось пить, жажда мучила его все сильнее. Слышал он, как лесное зверье шмыгает меж стволов, слышал крик сычей и столетнего ворона. Верещащий страх раскачивался на ветках, скакал сверху вниз, скакал дальше и дальше.
Кристиан очень боялся! Тут ему слышался удар, там что-то грохнуло, словно веревка оборвалась под тяжестью удавленника. Страх сбивал графа с толку больше, чем вы предполагаете. Он лишил его разума. Да полно, так ли? Может, этот несчастный просто болен? Неужто в уме повредился он от своих страданий? Неужто и вправду он был такой трус? Не знаю. В ту пору в лесу кое-где еще лежал снег. След Кристиана явствен, это след безумца; вел он от тени к тени, словно след ведьм или лесных нимф. Опасаюсь я, что Кристиан помешался или поддался хворобе, которая сделала его вроде как невменяемым. Я уже упоминал, что дух его был слаб и неустойчив. Наверняка не происходило с ним ничего чересчур страшного и не было причин помирать от страха. Но Кристиану недостало духу идти, насвистывая, по дороге. Как бы то ни было, спятил он или захворал какой злой немочью, но ясно одно, что три дня и три ночи бродил он по Шерпинской чаще и сейчас являет собой жалкое зрелище.
Меж тем стало так, что пани Катержина, Козликовы сыновья и Козликовы дочери сошлись в условленном месте. Разбежались они в разные стороны, но все знали эту лесную чащу как свои пять пальцев. Отлично помнили всякую тропку, и когда показалось им, что опасность отступила, поворотили своих коней к дубраве под названием Хмель. Они приближались к ней с разных концов и шли осторожно, как охотники.
В лесу раздается уханье и голубиная воркотня, ибо разбойники перекликаются на языке зверей и птиц. Не таитесь вы, место вполне надежное, вокруг непроходимые болота. Ян стоит у косы брода и подает знак платком, чтоб, въезжая в речушку, гнали коней против течения. Земля в ту пору была очень влажной, и копыта глубоко увязали в ней. Ежели бы десять лошадей проехало одним путем, след их сохранился бы до будущих ливней.
Увы, разбойники — суровый народ, но бог в каждого из нас вложил частицу своего сердца. Все эти сыновья и дочери любят свою мать. Они немногоречивы, и вместо того чтобы вымолвить ласковое слово, каждый хмурится, но, умоляю вас, не придавайте этому значения. Собрались они под предлогом мести, но, возможно, ими движет любовь? Может, каждому хочется повидать пани Катержину, а она покачивает головой, и на душе ее — печаль.
Сменившие Рогачек на глухомань разбойники выглядели теперь страшнее, чем изображало раньше наше повествование. Кое-кто помечен новой царапиной, у кого-то гноится рана, тот ухмыляется, обнажая беззубые десны, а этот лишился глаза. Восседают они на отощавших конях, и я слышу, как покашливает их красавица кобылка.
Драгоценные господа мои, до чего же разбойнички дошли, до чего довели своих животных! Раны их горят, как придорожные знаки, и они ужасающи. Ян был самый старший из братьев, поэтому как только стало тихо и все обратились
«Отец наш схвачен, и ждет его ужасная смерть. Думаю, капитан потащит его к судьям, чтоб они осудили его на позор и на муку. Королевские полки умножаются, а нас остается лишь горстка. Ничтожная горстка нас остается, и ничтожная малость отделяет нас от смерти. Простимся же теперь, ибо пришла пора нам проститься и скрыться на три недели.
Один челядин и сыновья Буриановы видели, как отец скатился в пропасть. Раны его наверняка тяжелы, и едва ли он поправится раньше, чем через три недели. Ежели бы отец мог взобраться на коня, я, не колеблясь, тут же напал бы на узилище. Но не верится мне, что дело обстоит так, отец не владеет рукой и не в силах взобраться в седло, иначе его не схватили бы и не остался бы он в живых. Помните мой наказ. В третье воскресенье выбирайтесь из своих укрытий, хорошо вооружившись. Входите через разные ворота и держитесь порознь, пока не пробьет час атаки».
Услышав эту речь, пани Катержина заломила руки и сказала, обращаясь к Яну:
«В каком же ослеплении ты говоришь это, Ян! Как превратно понимаешь сыновнюю любовь! Да как же так? Ты собираешься напасть на темницу, а ведь она из крепкого камня! Ты собираешься напасть на нее со своими братьями, и не думаешь, что будет с малыми детьми? Отчего вы принудили нас бежать? Ах, как бы мне хотелось не быть с вами! Хотелось бы остаться вместе с Козликом, да только счастье отвернулось от нас. Счастье жить и умереть вместе с отцом. Я знаю, какой наказ Козлик отдал бы тебе и твоим братьям, он сказал бы, чтобы вы подались в соседние земли и не возвращались, пока не уляжется королевский гнев, но никак не долее! Никто долее не смел бы оставаться вне стен Рогачека, а он в запустенье и разорен. Сделайте так, чтобы крепость снова восстала из пепла, чтобы Рогачек был восстановлен. Идите и возвращайтесь в назначенный срок!»
Но сыночкам, ей-ей, не хотелось оставлять Козлика на растерзание судьям. Не могли они изгнать из своего сердца жажды боев и схваток, а любовь вызвала в них новый прилив ярости.
Они полагали, что достаточно ударить мечами по тюремным воротам, они полагали, что достаточно, если бешеные кони гнева взметнут копыта над головой стражника! Ворота? Башня? Все это не кажется им таким уж несокрушимым. Ян хочет поставить на своем, и все братья поддакивают ему, и не слышно вокруг ничего, кроме возгласов одобрения, бряцания мечей и звона оружия. Сердце Катержины сокрушено, видит она, что не удержать ей сынов и что они будут убиты. Видит она, что приключилось великое несчастье, и скорбь ее отлетает, словно голубка. Право, как может она плакать, если остаются считанные минуты, когда ей, может быть, удастся согнуть эти дубы?!
И вот последнее слово, обращенное матерью к сынам ее:
«Ах, послушайтесь меня! Козлик уже мертв, а если и жив еще, то умрет на плахе. Никакой силе не вырвать его у смерти, никакой силе не попрать смерть, разве лишь силе божьей. Верую во Христа и неустанно взыскую его. О, если бы он был гостем на свадьбе моей! О, если бы и на небесах жить мне в моем прежнем супружестве! Если бы умереть мне вместе с ним, вместе предстать перед господом и свидетельствовать, какая была у него ласковая душа! Он старик, и я старуха, ничего не поделаешь, поджидает нас смерть, а вот вы, сыночки мои, сохраните себя живыми и пекитесь о своих чадах. Козлик грешил порой, как грешат солдаты, так пусть смерть будет ему расплатой за все прегрешения и провинности. Душа его отлетит в небеса и вместе с душами праведных опустится на одеяния ласкового Судии, как усаживаются пчелы на одежды пасечника».