Маркиз де Сад
Шрифт:
Несколько страниц «Записок по поводу моего заключения [и сочинения «Жюстина»]» посвящены рассуждениям на тему: почему де Сад никак не может быть автором «Жюстины»? «Требуется всего лишь капелька здравого смысла (но разве у тех, кто заключает нас в темницы, она есть?), чтобы убедиться, что я не являюсь и не мог являться автором этой книги. Но, к несчастью, я очутился во власти целого стада тупиц, у которых вместо способности мыслить засовы, а вместо философии ханжество, и все это исключительно по той причине, что гораздо проще запереть, чем поразмыслить, и помолиться Богу, чем принести пользу людям». Исписывая страницу за страницей гневными отповедями своим врагам, де Сад доказывал, что ни возраст, ни лишение свободы не могли помешать ему бороться с химерами и проповедовать свой «образ мыслей».
Воспоминания о годах революции переплавлялись в эротические сюжеты, наброски которых находят в его «Литературных заметках». Основанная, по словам де Сада, на реальных фактах («а потому, — замечает он, — никаких непристойностей») история мадам Телем повествует о преступлениях депутата Конвента Жозефа
Даже если судить по количеству сохранившихся набросков и романов, работоспособность де Сада в Шарантоне осталась прежней, то есть совершенно фантастической. И все же годы постепенно брали свое. «Старость редко бывает приятной, — выводил на листе де Сад, — ибо с ее приходом в нашей жизни наступает такое время, когда более невозможно скрыть ни единого нашего недостатка. Все источники, способствовавшие созданию впечатления, исчерпались; остались лишь подлинные чувства и добродетели. Большинство характеров терпят крушение еще до окончания жизненного срока, а посему мы часто видим у людей преклонного возраста души низменные и беспокойные, кои, подобно грозным призракам, обитают в наполовину разрушенном теле. Но когда к старости нас подводит благородная жизнь, тогда старость подобна не упадку, но началу бессмертия».
Верил ли маркиз в бессмертие своих сочинений? Когда он говорил правду — в своем завещании, где просил похоронить его в безымянной могиле, а сверху посадить деревья, чтобы, в согласии с принципами его философии, одно состояние материи поскорее перешло в другое? Или в письме к младшему сыну, когда в ответ на возмущенные реплики Клода Армана в адрес его писаний ответил: «Если мои сочинения хороши, то что же тут плохого? Не стоит так отчаиваться, коли имя ваше обретет бессмертие. Мои труды, в отличие от ваших добродетелей, приведут меня к бессмертию, а добродетели, хотя они и предпочтительнее, не приведут туда никогда». Какие свои труды имел в виду де Сад — «именные» или анонимные? Означало ли это высказывание, что признание «Жюстины» и «Жюльетты» входило в его планы? И как он собирался издавать еще один толстенный труд под названием «Дни в замке Флорбель, или Разоблаченная природа»? Это десятитомное сочинение, завершенное в 1807 году, судя по сохранившимся наброскам, заметкам, планам и рисункам, де Сад рассматривал как дело всей жизни, что подтверждает и отзыв префекта полиции: «Содержание сей рукописи поистине возмутительно. Похоже, де Сад пожелал превзойти ужасы «Жюстины» и «Жюльетты». Можно бесконечно подбирать самые кошмарные эпитеты, но так и не суметь полностью охарактеризовать это адское сочинение. Невозможно читать подряд все эти десять томов, наполненных жестокостями, богохульствами и нечестивыми речами. В них царят непристойность и самый утонченный разврат, любая выходка персонажей находит свое обоснование, но, к счастью, мало кто из людей способен на подобные поступки». Полиция, периодически проводившая обыски в комнате де Сада в Шарантоне, чтобы проверить наличие рукописей порнографического содержания, изъяла этот «непристойный монумент» в июне 1807 года и доставила его в префектуру. Де Сад больше не увидит этой рукописи — после его смерти она будет предана огню по просьбе его сына Клода Армана.
Когда были созданы «Дни в замке Флорбель»? В Шарантоне или еще раньше? Принимая во внимание скорость, с которой писал де Сад, он вполне мог выполнить эту работу за шесть лет. Но многие исследователи склоняются к тому, что сочинение де Сада под названием «Теория либертинажа», которое Ретиф упоминает в предисловиях к своим произведениям «Господин Николя» (1797) и «Анти-Жюстина», является одной из частей «Дней в замке Флорбель», с которой вездесущему ночному страннику удалось ознакомиться в рукописи. «…Сей монструозный автор, подражая «Порнографу» (то есть роману самого Ретифа. — Е. М.), предлагает создать дома разврата <…> где будет двадцать видов пыток. <…> У маркизы, одной из его героинь, есть хорошенькая горничная по имени Анжелика. Негодяй по имени Дольмансе, который является не кем иным, как самим автором, требует, чтобы маркиза принесла ему в жертву эту девственную и честную девушку. Маленькая фурия, которую в «Будуаре» маркиз заставил изнасиловать и заразить собственную мать, тоже здесь; тут же и брат маркизы, существо достаточно ничтожное <…> Мы уже подошли к концу «Теории либертинажа»? Нет. Ее автор многозначительно намекает на
Сохранились «Последние размышления и замечания об этом великом произведении», как называл его де Сад. В канву основного повествования были также вплетены «Подлинная история аббата Модоза, или Торжество преступления» и «Записки Эмилии де Вальроз (на полях уточнение: Вольнанж. — Е. М.), или Заблуждения либертинажа». Из этих заметок можно узнать, что читателя «Дней в замке Флорбель» ожидали рассуждения о морали, об искусстве наслаждения, проект устройства в Париже тридцати двух домов разврата, трактат о противоестественном, размышления о вкусах и пристрастиях, описания редкостных пыток, трактаты о душе и религии, рассказы о грандиозных оргиях, в том числе с участием исторических персонажей: Людовика XV и его придворных. Героиня романа Эмилия, плод инцеста брата и сестры, являлась аналогом Жюльетты, красавица Эдокси, претендовавшая на роль Жюстины, погибала в страшных мучениях.
Преступная фантазия Эмилии многократно превосходит фантазию Жюльетты, ее отец Сенарпонт устраивает празднества разврата с еще большим размахом, чем сам Калигула. Похоже, в новом романе страсть маркиза к гиперболизации увела повествование в дебри абсурда; впрочем, истины уже не узнает никто. Можно привести лишь отрывок из «Замечаний»: «Сенарпонт лишил девственности свою сестру, когда той было семнадцать лет, и она родила Эмилию <…> Эмилия, рожденная от Сенарпонта, была воспитана на средства господина де Вальроза. Эмилия заявляет, что ненавидит мать <…> Мать Эмилии спасла жизнь Сенарпонту, а это чудовище заставил ее заниматься проституцией во всех борделях Парижа. Он выдал ее замуж за Вальроза, чтобы стать господином и тираном этой семьи», и так далее.
Во время обысков в апартаментах де Сада в Шарантоне добычей полиции становились также дневники, письма, непристойные рисунки и предметы, свидетельствовавшие о том, что сексуальные фантазии почтенного маркиза еще не отошли в прошлое. Нельзя сказать, что де Сад равнодушно относился к этим обыскам, но устраивать шумные скандалы он не решался, опасаясь перевода в какую-нибудь отдаленную крепость, где ему будет негде гулять и куда за ним не сможет последовать Констанс. А совершить побег у него уже не хватало сил. К тому же у него быстро завязались дружеские отношения с директором лечебницы: оба оказались страстными поклонниками театра и всевозможных зрелищ, а также всего, что с ними связано, — балов, ужинов в обществе хорошеньких актрис, пикантных бесед и приятного флирта. После обысков Кульмье приходил утешать де Сада, и «поднадзорный больной» был благодарен ему за эту поддержку. В тот день, когда была изъята рукопись «Дней Флорбель» и еще кое-какие листки, написанные де Садом еще в Бастилии, маркиз записал: «После этой истории господин де К. пришел к нам и целый час утешал нас; я был очень им доволен». «Доволен» — это слово в устах по-прежнему надменного маркиза вполне можно было приравнять к похвале. «Мы» относилось к нему и его «дорогой подруге» Констанс, дороже которой у него никого «не было в целом мире».
С возрастом характер де Сада не становился лучше, его смирения хватало ровно настолько, насколько было нужно, чтобы не нарушить привычное течение жизни. Как только угроза отступала, де Сад вновь становился вздорным и капризным, и от него доставалось и директору, и пациентам. Тем не менее из общей страсти де Сада и директора Кульмье к театру родился неслыханный прежде эксперимент: театр как способ лечения душевнобольных. Кульмье давно хотелось проверить свою теорию о благотворном влиянии зрелищ на людей с душевными расстройствами, а де Сад всю жизнь мечтал заниматься театром и, как только предоставлялась такая возможность, с головой окунался в любой, говоря современным языком, театральный проект.
Кульмье обеспечил «материальную» часть предприятия: по указаниям де Сада соорудил настоящий театр с подмостками, кулисами, ложами, оркестровой ямой и зрительским партером на двести мест. Попасть на спектакли можно было только по специальным приглашениям, на каждое представление мадам Кене получала семь персональных приглашений. Все собственно театральное дело — подбор труппы, репертуар, сценография, режиссура, декорации — было сосредоточено в руках де Сада. Маркиз самозабвенно отдавался любимому занятию. Для вящего успеха он с благословения директора приглашал на главные роли профессиональных актеров; иногда на сцену выходила играть Констанс, иногда — он сам. Вряд ли де Сад изобретал специальные приемы, чтобы научить людей с поврежденной психикой играть на сцене, а если судить по жалобам, поступавшим на де Сада от пациентов лечебницы, принимавших участие в работе театра, он вовсе не задумывался о душевном состоянии своих актеров, подчиняя все одной цели: добиться нужного сценического эффекта. Режиссер с замашками феодала — такую гремучую смесь наверняка сложно было выдерживать даже профессиональным актерам. Де Сад никогда не стеснялся в выражениях, а тех, кто не угодил ему, мог поколотить тростью. А если не поколотить, то пригрозить: к старости его вспыльчивость усилилась многократно. Тем более что среди театральной суеты де Сад забывал о своей несвободе, о возрасте, об одиночестве и вновь ощущал себя знатным сеньором, который у себя в поместье устраивает театр, приглашает на спектакли соседей, а затем гостеприимно приглашает всех к столу.