Мародеры
Шрифт:
Вся чертова уйма событий, в которые его затянуло против собственной воли или благодаря дурацким случайностям, привела его сюда. В сладкое — покамест, не кажи «гоп», пока не перепрыгнешь! — рабство, в комфортабельную тюрьму с телевизором. И вообще, если Булка не блефует, он уже обречен, по крайней мере, на юридическую смерть. А может, и на физическую, если Светке это покажется «надежнее». Зачем, кстати, она его фотографировала? На паспорт с новым именем или на могильный памятник с прежним? Или просто, чтоб успокоить его, придать уверенность: мол, раз хочет паспорт сделать, значит, убивать не будет. А уверенность эта,
Наверняка — в этом Никита ни минуты не сомневался — разговор с Люськой будут прослушивать и записывать — то есть контролировать не только то, что скажет Люська, но и то, как с ней будет общаться Никита. В первую голову, не проскажется ли он о чем-то, что Люське знать не положено. Про то, что с Люськой нельзя говорить о кладе, дневнике и тому подобном (хотя Люська о них уже слышала, хотя бы и краем уха, когда вчера беседовали у Булочкa в кабинете), Светка предупредила. А о чем еще нельзя? Или, может быть, госпоже Фоминой покажется неприятным, если сама Люська сдуру сообщит что-то такое, о чем, с точки зрения Булки, не следует знать Никите. Например, о том, связаны ли контакты Балясина с «восточными людьми» и клад в Бузиновском лесу? Наверно, Светка могла бы твердо сказать «нет» или придумать какое-нибудь другое объяснение своему интересу к парижским встречам Балясина. Однако она ответила так, что любой дурак понял бы: да, связаны. Раз пригрозила, что Никита без башки останется, если будет об этом спрашивать. Может, она надеется, что Никита сам проговорится о том, что еще не знает Светка? Наверняка ведь она десять раз все выверит и проверит.
Никита попробовал поставить себя на место Светки. Приезжают к нему, хозяину солидного дела, к тому же явно не ограничивающегося производством и продажей выпечки, два гражданина и просят, условно говоря, «политического убежища», притом, что один из них может подозреваться в двух убийствах. Как там у блатных говорят? Подстава чистой воды. Надо их сдавать в милицию или топить в болоте, чтоб не всплыли. А она рискует, прячет их, хотя, наверно, и в этом подвале их запросто найти можно, если профессионалы за это дело возьмутся.
Стало быть, она уже знала, что они придут не для того, чтоб ее «утопить» или подставить, а с чистой душой. И скорее всего Фарид не просто так дал им рекомендацию, а будучи уже давно со Светкой связан, может быть, как ее агент в конторе Балясина. Хотя документы, принесенные Никитой, у нее еще, может быть, сомнение вызывают. Не подбросили ли их ему, дурачку, например. Ибо уже ясно, что дело вокруг этого клада крутится не шуточное. И Хрестный, и Балясин, и Светка наверняка друг друга отслеживали. Поэтому она и знала, возможно, насчет переговоров Балясина с какими-то восточными иностранцами в Париже. Может, от Феди-Фарида кстати. Но Фарид о них знал понаслышке, а Люська могла и присутствовать на них. Или около них…
А зачем могли понадобиться Балясину иностранцы с Востока? Чем его контора торговала? Может, конечно, и турецким табаком, но навряд ли тут речь о нем шла.
Скорее всего нашел он там, в Париже, хорошего покупателя на этот самый клад…
Правда, навряд ли об этом кто-то Люське сообщил или оставил ее при переговорах присутствовать. О таких делах говорят
Прошло немало времени, пока Люська заворочалась, проснулась и села на постели. Несколько раз осмотрелась, зевнула.
— Скоро обед, между прочим, — заметил Никита, — полвторого уже.
— А Вальтика, значит, уже хоронят… — припомнила Люська. — Эх, сука же я беспородная! Люська заревела.
— Ладно, не плачь… — неумело взялся утешать Никита. — Ничего не вернешь уже. Все как есть, так и будет…
Он подсел к Люське, но она отстранилась от него, упала лицом в подушку, всхлипывая и сотрясаясь от рыданий.
— Наверно, крепко ты его любила… — вздохнул Ветров. Помолчали. Люська спросила:
— Выпить есть у тебя?
— Есть, кажется, Светка вон там пакет оставила, на столике.
В пакете действительно оказалась бутылка «Древлеславльской» и несколько бутербродов со вчерашней закуской. Никита разлил.
— Ну, — сказала Люська, — за упокой души раба Божьего Валентина!
Встали, выпили не чокаясь.
— Напьюсь я, точно! — заявила Люська. — Иначе сдохну или свихнусь. А так, поддатой, все нипочем. Все просто. И жизнь проще, и вообще…
— Ну, тогда еще по одной? — предложил Никита.
— Валяй! Я знаю, думаешь, меня пьяную опять трахнуть можно?
— Это от тебя зависит, — сказал он. — А потом, извини, но ты сама этого хочешь. Потому что будешь воображать, будто у тебя это с Балясиным… Я ж помню, что ты меня Валькой назвала…
— Запомнил… — горько усмехнулась Люська. — Правильно угадал. Потому что мне это только и осталось — себя обманывать!
— Ну, со временем, наверно, отойдешь… Еще полюбишь, и тебя полюбят.
— Легко сказать… По два раза так не любят, понимаешь?! Ой, да что с тобой разговаривать, с пацаном! Ни за что не поймешь… Может, если влюбишься когда-нибудь. Не так, как сейчас, а по-настоящему. А Светка, дура, тебя испортила. В постель потащила, сперва к себе, потом ко мне… Так из нее, девки, кто-то шлюху сделал — и она тот же финт выкинула, только с пареньком.
Может, где-то хорошая девочка ходила, с которой тебе назначено повстречаться, полюбить — а теперь все. Теперь ты будешь только о том думать, как под юбку залезть. А любить не сумеешь!
— Посмотрим, — проворчал Никита. — По-моему, выпить собирались…
— Будь здоров! — на этот раз не стали имитировать поминки и чокнулись. — Нормально идет, хорошая водка…
— Вот ты говоришь, что ты Балясина любила, — спросил Никита, — он-то тебя любил? Ведь с женой он так и не развелся, верно?
— С Альбиной-то? — переспросила Люська. — Нет, не разводился. У него от нее дети, сейчас большие уже. А детям важно, чтоб у них отец был. А жил — в смысле любви — со мной. Мы, кстати, с Альбиной врагами не были. По крайней мере, до пятницы. Ночевал-то он дома последнее время, а ко мне только забегал.
Поэтому она за него спокойна была. Знала, что его всегда можно у меня найти, если что.
— Ну а вообще? Чего ты хорошего от него видела?
— Ну а вообще-то — дачу подарил, ту, где мы были. Машину, тряпок много, колец, косметики — вообще без счета. Бабки на работе платил хорошие. Возил с собой часто, даже за бугор.
— И далеко вы, за бугор ездили? В Турцию небось?
— Были и в Турции. Но и в другие страны ездили. Даже в Бразилии, на карнавале в Рио…
— А в Париже тоже были?