Марш Акпарса
Шрифт:
Я думал:
Исчезнут печали,
Но дни пролетели,
Но ночи прошли —
А горе все прибавляется.
Подумал я осенью,
Сняв урожай:
Зимою заботы забуду.
Но дни пролетели.
Но ночи прошли —
В кудрях зима пробивается.
И захлестнула сердце тоска, медленно затихли, будто умирая, звуки мелодии, даже ветер за окном перестал выть. Тихо стало в кудо.
— Это не та песня, Аку,— с горечью в голосе сказала Эрви,— совсем не та. Тогда гусли радовались и смеялись—теперь они стонут и плачут. Отчего это? Может быть, это не твои гусли?
— Да, гусли совсем плохо играть стали. Как будто не мои,— согласился Аказ.
Эрви забыла сменить лучину, и та, обуглившись, пустила вверх струйку дыма, потухла. В кудо стало темно. Долго молчали в темноте муж и жена, каждый думая о своем...
На рассвете Аказ ушел в лес. Эрви проводила его без упреков. Вечером они много говорили, муж был ласков с ней и внимателен. В душу Эрви пришел покой. Чтобы не томиться в кудо, она пошла под навес, где бабы мяли коноплю. Оделась в старый кафтан, наглухо повязала платок и принялась работать вместе с бабами. Сначала работницы молчали, но потом разговорились, начали шутить, петь песни. «Какая я дура была, что сидела дома»,—подумала Эрви. Разговоры были разные: о скором приходе русских, о предстоящей войне и, конечно, о мужьях, женихах и невестах. Когда заговорили об Аказе, Эрви в шутку сказала, что муж дома бывает мало, наверно, завел на стороне молодую. Все рассмеялись, одна из пожилых женщин сказала строго:
— Он и без тебя на чужих баб не смотрел, а теперь ему до того ли.
И Эрви стало еше легче.
В полдень, когда все работники ушли на обед и двор опустел, Эрви принялась готовить пищу. Разожгла очаг, повесила котел, засыпала крупу, бросила кусок сала. Взяла ведро, решила сходить за водой к роднику. Не успела спуститься по склону, увидела двух всадников. Они подъехали ко двору, спешились, привязали лошадей к коновязи. Один — пожилой, другой — помоложе.
Вот путники почти у ворот и Эрви видны хорошо. Парень не только красив, но и очень строен. Однако есть что-то очень странное в его походке, движениях. Не доходя до ворот, путники остановились и зашли в кусты орешника. Эрви поняла, что они хотят тут укрыться, и верно: со стороны ворот их теперь не видно никому. Но Эрви их видит хорошо.
Пожилой путник, оглянувшись по сторонам, перекрестился. Сомнений не было: это русские. Молодой поправил пояс, потом очень уж привычным для Эрви жестом завел руки за шею, вытащил оттуда какой-то предмет, зажал его в зубах. Потом тряхнул головой... и из-под шапки показались две толстые косы. «Это баба!»— подумала Эрви и радостно рассмеялась. А спутница между тем быстро и проворно переплела косы, плотно уложила их на голове и снова прикрыла шапкой. Эрви захотелось, чтобы они вошли. Аказ все время говорил, что русские хорошие люди, сейчас она посмотрит, верно ли он говорил.
Эрви быстро вернулась и сама открыла ворота путникам.
К ее немалому удивлению, пожилой сам заговорил с ней по- черемисски:
— Мир дому твоему.
— Входи с добром.
— Аказ дома ли?
— Скоро придет,— ответила Эрви.— В кудо идите, вместе ждать хозяина будем,— и, посмотрев на молодого, лукаво повела глазами, рассмеялась.
— Издалека ли? — спросила Эрви, когда гости уселись на лавку у о.кна.
— Из Свияжска.
— Снимайте кафтаны, отдыхайте, а я пойду еду приготовлю. Наверно, голодны?
— Спасибо,— ответил пожилой, снимая кафтан.
— А друг твой, видно, язык съел? — спросила Эрвл и опять рассмеялась.
— Молод, несмел еще.
— Шапку сними, несмелый! — Эрви расхохоталась.
— Ему шапку снимать нельзя — голова болит.
Вначале Эрви обиделась на их ложь, но потом подумала, что, видно, не ради зла скрывают они косы, и сказала тихо:
— В нашем доме пусть у вас голова не болит. Вы еще по берегу Нужи шли, а я уже знала, что у нее косы под шапкой. Мужика можно обмануть, а бабу разве обманешь? Твоя дочь, наверно?
— Сестра,— ответил удивленно путник.— В пути лихоимцев много, вот и...
Эрви кивнула головой и вышла.
— Кто это? — тревожно спросила Ирина.
— Прислуга, поди. Аказ, если по-нашему, почти что князь. А в доме без бабы князю не обойтись.
Эрви вошла, поставила на стол миску дымящей каши, кринку с молоком, сказала:
— Ешьте мало-мало. Мы тут коноплю толчем, я схожу, скажу, что у нас гости. Скоро приду.
Ирина сначала не поверила Саньке, теперь успокоилась, и они принялись за кашу. Эрви долго не возвращалась, и Санька, насытившись, решил сходить в илем, чтобы встретить кого-то из знакомых и разузнать, где Аказ и скоро ли он будет дома.
Ирина села на лавку, задремала. Очнулась, когда Эрви уже убрала миску с остатками каши и расставляла на столе моченую бруснику, грибы и соты с медом.
— Брат твой один боится ездить? Зачем тебя в такую даль тащил? — спросила Эрви.
— Что ты! Я сама упросила. Уж очень мне хотелось здесь побывать.
— Что здесь хорошего? Лес да чужие люди...
— Аказ нам не чужой. Он меня от смерти спас, а Саню от плахи. В Москве мы были...
— В Свияжск, к тебе, он ездил часто?
— Он ездил не ко мне, а к Сане. Дела были.
— Аказ хороший человек. Его полюбить можно.— Это Эрви сказала с таким участием, что Ирина не поняла женской хитрости и простодушно ответила:
— Когда он радом — я счастлива.
— Наверно, любишь?
— Сама не знаю.
— А он?
— Любил — сказал бы. А он молчит.
— Ты знаешь, что он женат.
— Этого он не скрывал и не скрывает. Да и какая она ему жена. Уехала в Казань давно...
— Ее насильно увезли.
— Силой можно увезти, но жить много лет...
— В плену она Аказу верна была.
— Кто этому поверит. Люди говорят...
— Муж верит. Я все ему сказала.
Ирина резко поднялась, испуганно шагнула к двери.
— Да, я! Теперь мы снова вместе.
— Зачем ты так со мной? Обманом выведала... И ему, наверно, так же лжешь?
— Об этом не тебе судить,— сурово ответила Эрви.— Зачем бежишь? Приехала его увидеть... Садись — поговорим.