Марш Акпарса
Шрифт:
— Жестокая ты,— оказала Ирина, помолчав.— Аказ о тебе другое рассказывал.
— Он тебя в жены взять хотел?
— Если бы хотел, давно взял бы.
— Зачем же ты приехала? Надеялась все-таки? Знаю, надеялась. Я сама баба — я все понимаю. Если любишь, всю жизнь надеяться будешь. Вот ты сказала: жестокая я. Поживешь среди злых людей, сколько я жила, будешь и ты жестокой.
— Во Свияжоке люди тоже на волков схожи. Саня все время в разъездах — надоело взаперти сидеть.
От последних слов Эрви вся сжалась, по спине пробежал холодок— она вспомнила Казань. И поняла, как тяжело Ирине. И зло, поднявшееся сначала на девушку, вдруг ушло, сменилось острой жалостью.
— Ты, наверно, здесь хотела остаться? — тихо спросила она.
— Мне бы землянку тихую, работу добрую — боле и не надо ничего. Аказ сестрой меня назвал, ты не думай...
— Забудь обо всем, что здесь сказано. Одно помни: Аказ—мой муж. А я зла держать на тебя не буду. Живи.
На дворе все было по-старому. Так же, как и утром, девушки мяли в ступах коноплю и пели песни. Под крышей старого кудо вился сизый дымок, сладко пахло жареным мясом. Аказ прошел в клеть, бросил крошни, развесил шкурки лисиц и белок для сушки и не спеша вышел из клети. На дворе ждал его Санька. Обнялись. Аказ спросил:
— А где Ирина?
— В доме.
— Пойдем скорее. Я рад вашему приезду.
Ирина в избе была одна. Увидев ее, Аказ пошел ей навстречу, но она, вскочив с лавки, пробежала мимо, скрылась за дверью.
— Что это с ней стряслось? — сказал Санька удивленно.— Дорогой была весела, трещала как сорока...
— Наверно, с Эрви встретилась.
— С какой Эрви?!
— С женой. Она возвратилась...
— Зачем ты душу ей осветил, Аказушка? — после длительного молчания сказал Санька.— Ведь ты знал: жена вернуться может.
— Всю жизнь я ищу для людей счастья, всю жизнь хочу им добра. Но скажи: почему ни радости, ни счастья мне самому не досталось?
— Судьба твоя такая.
— Поэтому меня не вини. Не забывай: я народом правлю. И все знают: я обычаев народа ни разу не нарушил. Никто не скажет: «Наш лужавуй поступил несправедливо». Эрви прошла со мной сквозь свадебный костер. Об этом все знают.
— О том, как жила в Казани, знают?
— Об этом знаю я.
— А где Ирина? Не наложила б руки на себя. Пойду, поищу.
— И я с тобой.
На дворе потеплело. День распогодился, рассеялисъ облака, вышло солнышко. Ирину нашли за сараями, она стояла у поленницы дров и плакала. Аказ обнял ее, вывел во двор, усадил на скамью около дощатого стола, устроенного для обедов на воздухе. Сам ушел в кудо, где хлопотала Эрви.
— Гостей видел?—спросила жена.
— Видел...
— Я знаю. Тебе тяжело. Но мне не легче.
— Перенеси еду во двор. В доме душно. Пиво достань.
Расставив угощения, Эрви пошла в старое кудо за пивом. На
улице светило солнце, а в кудо было темно. Костер под очагом уже потух. Эрви подошла к окну и долго глядела через него во двор. Муж был весел, все трое часто смеялись. Аказ обращался к Ирине по-русски, и Эрви никак не могла понять, о чем они говорили. И оттого ей было невыносимо больно. Раза два она ходила в кудо за пивом и все время следила за Ириной. Ей нравилась эта женщина, но в то же время она боялась ее.
— Эрви, принеси мне гусли. Играть хочу,— сказал захмелевший Аказ.
Эрви принесла гусли и снова ушла в кудо.
«Песни петь захотел. К худу ли, к добру ли?—она вздохнула и задумалась.— Сколько лет прошло с тех пор, как Аказ был в Москве? — Эрви подсчитала, и вышло, что Ирине было тогда не более пятнадцати,—Девчонка! Нет, не о ней думал Аказ все это время»,— решила Эрви и улыбнулась...
А на дворе весело звучали гусли. Мелодия чистая, прозрачная— словно ручеек звенел под небом. Аказ начал петь:
Не забуду я сиянье Глаз твоих —
Двух ярких звезд.
Светит мне и ночкой темной Нежный цвет твоих волос.
У Аказа что на сердце, то и на гуслях. Это Эрви знала и тревожно прислушивалась к песне.
Не забуду стан твой стройный,
Голубой платок с каймой,
И во сне глубоком слышу Где-то рядом голос твой.
Сколько лет, завороженный,
На распутье я стою...
Где искать тебя, такую,
Ненаглядную мою?
Еще не окончилась песня, а лицо Эрви уже пылало. Она все поняла. Здая ревность снова зашевелилась в груди. «Вчера я думала: это не его гусли. Ошиблась я. Это гусли Аказа. Сразу хорошо играть стали. Теперь я знаю, к кому лежит его душа»...
И пошли дни сердечных терзаний, бессонные ночи, жгучая ревность в груди, думы, думы — без конца.
Мужчины договорились оставить Ирину в илеме. Жить определили у вдовы. Муж ее, Айдар, умер давно, сын в войске Аказа. Старушка с радостью приняла Ирину в свой дом. Эрви возразить не смела—она привыкла в Казани слушаться мужчин. Однако бороться за свое счастье решила ожесточенно — не напрасно она прошла через многие муки, чтобы так просто отдать любовь. Если Аказа не было дома, за жилищем Айдарихи следили нанятые девки. Но муж туда не заходил, он по-прежнему мотался между илемами, а всю последнюю неделю жил в Свияжске. Если Ирина выходила за околицу или в лес, Эрви узнавала об этом сразу.
Ирина тоже тоскует. Каждое утро просыпается до свету, открывает окно и встречает зарю. Каждое утро ждет брата. А может быть, еще кого? Брат уехал в Свияжск и в Нуженал не кажет глаз. И Аказ тоже не бывал в Нуженале. Тут теперь хозяином Янгин. Наказали ему заботиться об Ирине и Эрви, он и заботится. Еды, дров у Ирины вдоволь. Вот только одежды русской нет, но Ирина совсем привыкла к марийским платьям. К Эрви в дом ходит редко, неласково встречает ее жена Аказа.
Вот и сегодня, погоревав у окна, Ирина вышла в лес за травами. Еще во скиту, а потом в Чкаруэме научилась она разбираться в травах и знала, от какой болезни какая трава помогает. К Ирине часто заходят люди, лечит она их когда настоем из трав, а когда и ласковым умным словом.