Марш Акпарса
Шрифт:
— Всех приведешь сюда. С моим полком поставишь рядом.
— Исполню, государь.
— Кто сей подкоп ведет?— Иван обратился к Розумсену.
— Поручил Юхиму. — Минный мастер кивнул головой в сторону Ешки.
— Подойди поближе...— Ешка сделал два шага вперед, царь подошел к нему, сморщил нос — почуял винный запах.— Подкоп готов?
— Не узнана длина подкопа. Где ставить мину, не знаем.
— Адашев! Куда смотрел?!
— Мне воевода горного полка обещал...
— И здесь проруха!
— Лазутчиков к стене не подпускают, великий государь! Я трижды посылал,—сказал Акпарс, и в это время через бруствер перевалился Топейка.
— Аказ! Я ничего не мог поделать. Еще двенадцать человек убито, а смерять не смогли.
— Ты что ж, воевода горного полка?! Тебе доверили большое дело, а у тебя — ни коня ни возу. А минный мастер только что проснулся! Да я вам головы снесу! — Царь подбежал к Ешке, толкнул кулаком в плечо.— Здесь поле брани, а не кабак! Немедля к стене. Сам меряй, сам! Пес долгогривый!
— Иду!— Ешка, кряхтя, полез на бруствер.— Я смеряю...
— Постой! — крикнул Акпарс Ешке.— Я сам пойду. Топейка, гусли!
Пока Топейка бегал за гуслями, Акпарс сбросил кольчугу, шлем, остался в одной рубахе. Никто не заметил, как около бруствера появилась Ирина, подбежала к Старицкому.
— Он — воевода. Ему нельзя. Позвольте мне. Я баба — меня не тронут. Я смеряю.
— Ты с ума сошла! — Санька оттащил Ирину от воеводы. — Сейчас же уходи отсюда!
— Не надо, милый! — Ирина ухватилась за руку Акпарса, но тот отстранил девушку и, повесив гусли на шею, перелез через бруствер.
— Что он задумал? — спросил царь тревожно, а Ирина бросилась к Топейке, крикнула:
— Топейка! Что ты смотришь? Иди, останови его, ведь он на смерть пошел!
Топейка перемахнул через вал, скрылся. Санька вскочил на бруствер и, прячась за высокой корзиной с камнями, стал смотреть на лощину.
— Его видишь? — спросил царь.
— Идет... Идет. Рубаха — будто лебедя крыло. Сейчас ему конец!
— Пустите! Я к нему пойду! — крикнула Ирина и полезла на вал. Ее стащили, увели. Старицкий развел руками, сказал ехидно:
— Теперь ищите ветра в поле. Сбежит к врагу.
— Не надо, князь,— заметил Микулинский.— К врагу бегут трусы. Акпарс не из таких.
— Вот он упал!—крикнул Санька.— Нет, встал. Идет... Играет...
— Зачем же он с гуслями?— спросил Плещеев.
— Младенцу ясно: знак дает, чтоб не стреляли...
— Заранее сговорились. Что черемиса, что татаре — все одно.
— Иван Василии! Вели убить. Он много знает.
— Успеем. Быть может...
...Казанцы сразу насторожились: почему вдруг стало тихо? Напряженно смотрят на осадные ряды, прислушиваются.
Если бы в этой утренней тиши раздался взрыв или выстрел из пушки, никто не удивился бы. Но под стенами города неожиданно зазвучала музыка. Кто-то играл на гуслях и играл искусно. Казанцы чувствовали, что гусли в руках нерусского, и никак не могли понять, откуда эти удивительные звуки. После грохота боя музыка льется в души людей, как прохладная вода в тело изнуренного жаждой путника. За сорок дней осады только звуки выстрелов да стоны раненых терзали слух казанцев.
— Смотрите, вот он!— крикнул один улан, и осажденные увидели человека, который шел от русских рядов. Несмотря на прохладу, человек был одет в белую вышитую рубаху, шел без шапки. Большие гусли поддерживались ремешком, перекинутым через шею.
Гусляр прекратил на мгновение игру, крикнул по-татарски:
— Не стреляйте, люди, я к вам иду.
Видят люди: идет человек по ничьей, опаленной огнем земле, высоко подняв голову, ровным широким шагом. И под стать шагам звенят гусельные струны, и далеко по утренней заре разносится эта песня-марш...
Все больше и больше становится воинов на стене, и вот уже сам мурза Чапкун прискакал сюда, забрался на башню, приник к узкому окну.
Встрепенулись воины, опомнились от очарования музыки, дрожат перед жестоким военачальником.
— Может, убить?— спрашивают.
— Не надо. Я знаю его. Это Акубей — черемисский князь. Что- то важное несет он нам. Скажи всем, чтобы не стреляли.
А музыка все ближе и ближе, все громче и громче рокочут струны — и вот Акпарс встал около самой стены. Снял гусли, повесил на ремешок за спину, поднял голову и крикнул:
— Привет вам, доблестные казанцы!
— Мы слушаем тебя, Акубей,— ответил Чапкун.— Зачем пришел сюда?
— Я пришел сказать, что русские согласны отступить от Казани, если вы дадите откуп семьсот двадцать шесть шапок золота. Вы слышите. Семьсот двадцать шесть! Всего семьсот двадцать шесть — и ни шапки больше. Вы поняли меня?
Акпарс повернулся и тем же ровным шагом пошел обратно. В отполированных планках гуслей, повешенных за спину, отражались лучи восходящего солнца.
— Почему именно семьсот двадцать шесть шапок и не больше и не меньше?— тихо произнес Чапкун.— Какую-то тайную весть хотел сказать он этим, но какую?
И вдруг мурзу осенило! Он ожег плетью первого попавшегося под руку стрелка и крикнул:
— Какой я безмозглый ишак! Он считал шаги, этот презренный волкодав, а мы, развесив ослиные уши, слушали его »пру.
— Его надо убить,— предложил кто-то.
— Убить! Убить! Он так орал, что было слышно в Свияжске. Русские уже знают, что до стены семьсот двадцать шесть шагов. Убейте его!
Дрогнули, зазвенев, струны от первой стрелы, вонзившейся в гусли. И тогда Акпарс побежал, низко наклонив голову. Тучи стрел летели вслед ему. С печальным звоном лопались струны, в гуслях торчали десятка два стрел. Но хозяин их был невредим. Широкие двойные стенки инструмента надежно защищали его спину и голову...