Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Князя Глинского ко мне,— бросил слова Василий в сторону стольника, стоявшего невдалеке.

Для Ирины настали счастливые дни.

На улице попахивало весной, весна пришла и в душу Ирины. Почти всю свою недолгую жизнь провела она в монастыре среди послушниц злых, бездушных, обиженных жизнью. Ласки не ви­дела никакой. В свободные от молитв часы монашки много го­ворили про любовь и про мужчин; из разговоров этих Ирина поняла, что от племени мужского надо бежать, как от сатаны, что все они искусители: опозорят и бросят. А тут столкнула ее судьба с первым в ее жизни мужчиной — и он оказался и добрым, и смелым, и ласковым, и нежным. И родилась в юном сердце любовь к этому человеку. Об этом она и сама еще не догадыва­лась: просто ей хотелось чаще видеть Аказа, быть с ним рядом. Весь этот месяц прошел в приятных тревогах. Пока нет Аказа, она тревожится, ждет.

Аказ бывал у них часто. Он приносил из города новости, делал покупки, помогал по дому, а когда оставался вдвоем с Ириной, играл ей на гуслях, пел песни, обучал девушку говорить по-своему. Ирина быстро научилась понимать Аказовы песни. Иногда в общей беседе понадобится проказнице тайну какую-то Аказу сказать, она и скажет ему. Санька в такие минуты хмурился, глядел на Ирину грозно и уходил в горенку. Бабушка тоже шла за внуком и успокаивала его.

— Хороший он человек, Саня. А девке взаперти-то одной ка­ково? Пусть хоть с ним сердце отводит. Спаситель ведь.

— Аказ —он молодец,— соглашался Санька,— только языч­ник. А сердце девичье, знаешь,— воск. Вот я о чем думаю.

— Я, внучек мой, деда твоего полюбила, он разбойником был. Сколько горя от той любви приняла, а все одно была счастлива.

Санька с бабушкой соглашался, но на душе все равно было тревожно.

Любил ли Аказ Ирину? Он точно не мог себе на это ответить. Если бы полюбил, то Эрви должна уйти из сердца. Но она не ухо­дила. Хоть и мало было надежды на то, что она вернется к нему, но вера эта не пропадала. Иногда он задавал себе вопрос: а что если Эрви нет в живых, если она добровольно осталась в Казани и нет ей возврата назад? Стоит ли ждать ее, тратить в тоске молодые годы. А если она верна ему? Ждет с ним встречи?

Ирина была совсем не похожа на Эрви, и все же его к ней тянуло. В домик Сани Аказ ходил, как на праздник. Однако на­дежды большой на ответную любовь не было. Санька на разго­воры сестры и друга смотрел неласково, Ирина хоть и была с Аказом нежна и душевна, но называла его братом и спасителем, а это говорило о том, что к нему девушка относится по-хорошему от благодарности и гостеприимства, может быть, скуки ради, но не от любви. От таких дум по ночам у Аказа ныло сердце, и он часто задумывался над своей судьбой. А судьба-злодейка не су­лила Аказу ничего хорошего. Если даже и полюбит его девушка, что с того? Остаться служить Москве постоянно и жениться на ней было нельзя: беглая она монашка, от пострига убежала. Везти в Нуженал тоже нельзя — отец и сородичи не примут. Эрви мо­жет вернуться. Да и пойдет ли Ирина в глухие леса на Волгу. От этих дум раскалывалась голова, болела грудь.

Потом настало Великое воскресенье. Вся Москва праздновала Христов день.

Гуляли все.

Ходили из дома в дом—христосовались. По улицам, заплетаясь, бродили хмельные ратники, на площадях открыто целовались совсем незнакомые люди—на пасху это можно, не грех. Даже монахи и те осмелели: вино пьют, мясо едят прямо на глазах у православных, а иные, задрав рясы, бегают за молодайками. В эту пору Аказ решил рискнуть и пробраться к Ирине днем, потому что она просила навестить ее в светлый праздник.

К дому Ирины он прошел незаметно, здесь его встретили, как всегда, приветливо и радостно.

— Ты хоть и не православный,— сказала Аказу бабушка Оль­га,—одначе и для тебя сей день праздник. У татар и тех в эту пору своему богу молятся.

— И у нас тоже сегодня праздник,— ответил Аказ,— наши люди всем илемом сегодня утром, наверно, ходили под священ­ное дерево и просили у бога большого урожая, здоровья семье и скотине.

— Ну вот, видишь, Саня, а ты говорил... Садись, Аказушко, с нами, попразднуй.

Чинно сели за стол, разрезали кулич. Сначала всех перецело­вала бабушка Ольга. Она не спеша подходила сначала к Сане, потом к Ирине и Аказу и трижды целовала в губы. Потом Саня христосовался с Ириной и Аказом. Подошла очередь Ирине цело­вать Аказа. Все глядели на нее, думали, девушка смутится. А она спокойненько взяла из миски крашеное яйцо, стукнула о край стола, сказала Аказу: «Христос воокресе», а поцеловать не по­целовала. У Аказа сразу на сердце тень. Не показывая огорчения, он ответил Ирине и принялся за кулич. Потом разговлялись мясом, скоро на столе появилось пиво и медовщина.

Под вечер, когда утомленная бабушка отправилась на печку, а Санька, напившись пива, уснул прямо за столом, Аказ и Ирина перешли в горенку. То ли от медка, то ли от волнения глаза у Ирины в сумерках горели, как угольки. Она долго смотрела на Аказа, и тот, чувствуя ее зов, решился первым сделать шаг.

— Пасха сегодня, братец!—произнесла Ирина.

Аказ шагнул ей навстречу, рывком прижал к груди, почувс­твовал пылающие Иринины губы. И в этот момент в сенцах раз­дался громкий стук. Аказ сразу понял, что большая беда пришла, и бросился в комнату, чтобы предупредить Саньку, но было уже поздно. Загремела сорванная с петель сенная дверь, и два дюжих стражника с оголенными саблями вломились в избу. Санька стоял за столом протрезвевший. Стражник подбежал к нему, вы­волок его из-за стола, крикнул:

— Вот ты-то нам и нужен!

Второй стражник, связывая Саньке руки, бранился:

— Насилу разыскали пса болтливого. Ишь што удумал, на светлую царицу напраслину возводить. Пойдем!

— Шубу дозвольте надеть,— Санька почему-то был спокоен и не сопротивлялся.

— Пошто тебе шуба? Когда башку снесут, тебе холод будет не страшен!—И захохотал. Было видно, что оба пьяны.

— Ну-ну, иди!— И ткнул Саньку в спину рукояткой сабли.

Санька был уже на пороге, когда из горницы вышел Аказ и

крикнул:

— Постойте, люди!

— Ты кто таков? Откуда взялся?—сурово спросил стражник.

— Я из свиты хана Шигалея. Сейчас служу при государе. Я давно за этим человеком слежу и нашел его раньше вас. Не види­те, я обыск в доме делал! А кто вы?

— Мы исполняем повеление князя Глинского. Ты нам не мешай.

— Я именем царя здесь! Вершу его приказ.

— А ты не врешь?—спросил молодой стражник.

— Пожалуй, он правду говорит,— заметил тот, что постар­ше.— Я знаю хорошо: он у царя в чести. Он сотник, аль не видишь?