Марш Акпарса
Шрифт:
— Так спор о чем?—не сдавался молодой.— Поведем его трое. Уж тут ты, я чаю, противиться не будешь?
— Можно было бы, я и сам без вас давно увел,— ответил
Аказ, чуть-чуть помедлив.—А знаете ли вы, сколько у этого злодея сообщников. На улицах ночных враз отобьют его. До утра будем ждать. Не убежит никуда.
Стражники переглянулись между собой, молодой подскочил к Аказу.
— Да неужели мы втроем не справимся с злодеями?
— Я лучше с вами в схватке сгину, а не отдам его в пьяные ваши руки. Коль сможете, меня убейте, а там воля ваша,— Аказ снова обнажил саблю.
— Неужто до утра тут сидеть?— молвил старый, почесывая под шапкой.
— А пес с ним! Будем сидеть. Утром, и верно, безопаснее,— согласился молодой. Старый стражник, почесав бороду, сказал:
— Ты все обыскал? Пива-браги, поди нашел?
— И верно,— Аказ встал и вынес из горницы жбан.
Когда стражники захмелели до того, что у них стали заплетаться языки, пожилой оказал Аказу:
— Ты... царев слуга... ты не пей Ты сторожи злодея,— и, забрав кружку, стоявшую перед Аказом, опрокинул ее в рот.
Час спустя стражники, мертвецки пьяные и связанные для верности, лежали на полу под столом.
Споив стражников, Аказ подумал, что это ему даром не пройдет, утром они проспятся, донесут великому князю, и у всех четверых головушки полетят. Одна надежда была на хана Шигалея. Поэтому, спрятав Саньку, Ирину и бабушку Ольгу в надежном месте, Аказ сразу поехал к хану. Здесь его встретил Топейка и огорошил вестью: хана Шигалея еще днем схватили и в цепях увезли в ссылку, на Белозеро. Не поверив Топейке, Аказ бросился на подворье хана, но чуть сам не попал в руки стражи. Хорошо что его встретил знакомый сотник из татар и рассказал, как было дело.
Сторонники Москвы Сафу-Гирея из Казани выгнали, великий князь сразу решил туда послать Шигалея. Хан совсем было собрался на трон, вдруг от вельмож из Казани письмо. Шигалей-де человек коварный, мы его боимся и пришли нам младшего брата его Беналея. Василий Иванович согласился, чем страшно Шигалея обидел. «Я отцу твоему служил верно,—сказал хан,— тебе служу, Васильсурск под носом у Казани построил, а Беналей давно ли соску сосал, а ему ни за что ни про что—трон?!»
Василий Иванович упреков не терпел, отнял у хана Касимов и повелел ехать в новый удел — в Каширу.
— Сам в эту вшивую Каширу поезжай!— в гневе крикнул хан и очутился в цепях.
Выслушав рассказ сотника, Аказ снова вскочил в седло и бросился на конюшню...
Часовенка, словно сиротка, приткнулась у развилки дорог. Серая и ветхая, погнившая внизу, она склонилась, как старушка, готовая вот-вот упасть на колени. Еловый крест над ней потру- хлел, покрылся мелкими подушечками из сухого мха, крышка исщелялась, рассохлась. Лик богородицы потемнел, свечной огарок расплылся. Жестяная кружка для пожертвований пуста. Когда-то эта дорога была оживленной, теперь местность обезлюдела, и редко кто ездит и ходит мимо. Внизу — река, за нею начинается Горный черемисский край.
В это утро появились у развилки дорог четверо. Подошли к часовенке, остановились. Девушка перекрестилась, присела на ветхую скамью, сказала:
— Я больше, братцы, идти не могу. Ноги в кровь избила.
— Садись, сестренка, отдохни. Теперь мы дома!—ответил ей самый высокий из спутников, снимая котомку с плеч. Он радостно воскликнул:—Здравствуйте, леса! Земля родная, здравствуй! Прости, что покидал тебя надолго. Эгей! Родная сторона, ты слышишь, я вернулся!
— Ты больно-то не гогочи, Аказ. Погоня может быть,— заметил парень пониже, присаживаясь рядом с девушкой.
— К чертям, Санька, погоню! Надоело! Уж сколько дней в лесах хоронимся, без оглядки бежим от самой Москвы. И на конях, и на лодке, и пешком. Дням и ночам счет потеряли. Когда мы вышли, Ирина?
— От сретенья...
— Так это же январь. А нынче что?
— Масленица скоро,— ответил Санька.
— Стало быть марту начало.
— Да, хватили лиха,— заметил Топейка, помогая Ирине снять довольно потрепанные, грязные сапожки.
— Теперь, быть может, отдохнем,— сказала Ирина.
— Построим вам избу,— мечтательно сказал Аказ.— Вон лесу сколько. Срублю такую вот часовню... Молитесь своему богу. А с тобой, Саня, будем ходить на охоту. Сестренке найдем жениха. Ай, заживем!
— Ты что это больно радостен сегодня?—спросил Санька.
— Пойми, брат, под вечер будем дома. В котомке что-нибудь осталось?
— Есть хлеб,—ответила Ирина,—соль тоже есть. Водички бы...
— Я сбегаю,— Топейка схватил котелок, пошел на берег. Санька тоже поспешил за ним.
Ирина, раскладывая по скамейке сухари и узелок с солью, спросила Аказа:
— Ты говорил, что твоя жена в Казани. Может, вернулась? Вот будет радость.
На лицо Аказа набежала тень, он сказал тихо:
— Не думаю, чтобы вернулась. Не покорилась она... Замучили, наверно. Сколько лет прошло.
— Тоскуешь?
— Раньше тосковал...
— Придется другую жену искать, если так.
— Будь ты постарше — тебя бы засватал.
— Пока надумаешь жениться, глядишь — и постарею.
Подошли Санька с Топейкой, принесли воду и сели подкрепиться. Размачивали в кружках сухари, посыпали солью, неторопливо жевали. А разлука в виде худого, медленно бредущего человека с большой холщовой сумой приближалась к ним со стороны леса. Прохожий, грязный и оборванный, с черной всклокоченный бородой, сиплым, простуженным голосом сказал:
— Удачи желаю вам и мира.
— Добро пожаловать, прохожий,— ответил Санька, запивая сухари.
— Садись, раздели нашу трапезу,— предложила Ирина.