Марш Акпарса
Шрифт:
— Убежал, говорят,— Сююмбике подозрительно посмотрела на Япыка.
— Домой прибежать не успел еще. Я неделю назад был в Нуженале — Аказа там нет.
Долго еще спрашивала Япыка царица о том, о сем, а потом сказала:
— Как только Аказ приедет, сразу же беги сюда, ко мне. Награду получишь.
А через два месяца возвратился Алим. Отец писал Сююмбике, что войско готово и по первому ее знаку будет под Казанью. Коренные казанцы во весь голос поговаривали о неподвластной никому Казани — Булат свое дело делал верно.
Все чувствовали, что в Казани что-то назревает, только один хан Беналей пребывал в безмятежности. Гнев и презрение правоверных вызывал хан: не было дня, чтобы он не напивался, а кому не известно, что Коран запрещает пить вино, ибо даже капля его оскверняет душу человека.
Легко сказать «Коран запрещает», а как отказаться от чудесного напитка, к которому Беналей еще в Касимове накрепко привык. И хан пил, по-своему истолковав слова Корана. Он наливал вино в кувшин, макал туда палец и ту каплю, которая оскверняет душу человека, извлекал на пальце из кувшина и с презрением стряхивал на пол. Остальное вино можно было пить.
В одну из осенних ночей хан выпил особенно много и, еле добравшись до постели, уснул не раздеваясь. После полуночи в покои вошли два человека — мужчина и женщина. Мужчина откинул полог — и лунный свет из окна осветил спящего. Он лежал вверх лицом, раскинув руки. Мужчина вопросительно взглянул на женщину. Та кивнула головой и отвернулась. В лунном луче сверкнуло лезвие ножа, раздался слабый стон, потом хрип.
И все замолкло.
...Хоронили хана с почестями, но наскоро. Посла московского с женой и детьми посадили на захудалых лошаденок и вытолкали за ворота Казани. Велели передать Москве, что Казань теперь никому не подвластна: ни Москве, ни Крыму.
Посол с превеликими трудностями добрался до Москвы только 3 декабря. Ждал кары за то, что проворонил Беналея и Казань, но отделался легко. Глинский, выслушав его, только плюнул в сторону с досады, махнул рукой: «Иди, мол, не до тебя, слышал, чай, государь во дворце помирает».
3 декабря ночью Василий Иванович умер. Елена Васильевна безутешно плакала; около гроба, насупившись, сидел трехлетний наследник Иван.
Когда Елене донесли про Казань, она тихо ответила: «Бог с ней, с Казанью».
Верный союзнической просьбе Юсуфа, крымский хан Саип-Гирей незадолго до смерти Василия пошел на Рязанские земли, но был отброшен русскими. Думали, что крымцы домой уйдут, но ошиблись. Саип-Гирей повернул войско на Казань. С ним ехали Сафа-Гирей да Кучак-мурза.
Не быть тебе, Казань, неподвластной.
Аказ с Топейкой и Мамлеем живут в русском селе у частного вотчинника Гришки Хлудова. Сунулись было в родные края, да пришлось податься обратно. Встретили земляков из Нуженала, а те рассказали им, что нижегородский воевода дважды посылал в илем своих стражников, которые допытывались про Аказа, Топейку и про какого-то русского парня.
Пришлось подаваться обратно. В вотчине Хлудова им сразу понравилось: кругом леса, глушь, царские слуги сюда и носа не кажут.
Весна в этом году с приходом что-то задержалась: уж русские святую Евдокию отпраздновали, а на улицах сугробы как были, так и остались.
Аказ с Топейкой промышляют Гришке зверя, стерегут его лес. Но обоих мучит тоска по родным местам, и уж с зимы решено: как только просохнут дороги, идти в Нуженал.
Ш
Однажды ушли они на охоту далеко от села, заблудились и вышли к реке Суре. За ней лежали земли чувашей, а там, дальше, их родные леса. Сели на берегу отдохнуть и вдруг на той стороне услышали песню. Ее пела, видимо, чувашка, но напев до боли в сердце был близким и знакомым. Песня лилась тоскливо и заунывно, мелодия ее местами пыталась подняться ввысь, но оттого, что она была тяжела и тягуча, ей не удавалось оторваться от земли, и печальные звуки гасли, поглощенные сырым снегом.
Аказ взглянул на Топейку и увидел в его глазах слезы. В душе всколыхнулась тоска, он понял, что больше ждать невмоготу. Молча кивнул в сторону другого берега, Топейка понял все без слов. Поднявшись, подал Аказу руку, помог ему встать, и оба осторожно ступили на мокрый лед Суры.
Начался долгий и тяжкий путь на родину. Днем идти было нельзя — в лесу снег был рыхлый и глубокий, друзья проваливались чуть не по пояс. Ночью морозцем схватывало верхний сырой слой, и они шли по насту, обходя болота и овраги. Днем жгли костры, сушили обувь и одежду, отдыхали. Кормились охотой. В середине апреля дошли до усадьбы чувашина Магмета Бузубова, с которым в молодые годы Аказ был в большой дружбе. От дома Магметки до Нуженала оставались сутки ходьбы.
Земли Магметки Бузубова бок о бок с Аказовыми. Почти половина чувашской стороны под Магметкиной рукой. Чуваши так же, как и черемисы, от казанцев лихо терпели, гнетом тяготились. Магмет Бузубов встретил друзей радостно. Чувашам такой сосед, как Мырзанай, тоже был не нужен. Раньше, при Туге, если казанцы появлялись на черемисской стороне, чуваши сразу об этом узнавали и, кого нужно, прятали. А теперь этот казанский блюдолиз, мало того, что тайно мурзаков встретит, так еще их же на чувашей науськивает.
Послали за Ковяжем, дали знать о приезде брата на Луговую сторону — Янгину. Решили собраться вместе, а потом уж и действовать.
Магмет съездил на Нужу и Юнгу, но вернулся с неутешными вестями. Мырзанай держит около себя сотню татар, сторонников Туги раскидал по дальним илемам, Аптулата из картов выставил.
Мамлея чувашин утешил: дочь муллы его ждет.
Спустя неделю появился Ковяж, через три дня приехал Янгин.
Посоветовавшись, решили ждать агавайрема — праздника сохи. В эту пору в Нуженале все старейшины соберутся, все люди округа молиться в кюсото придут.
Вот тогда можно смело в Нуженал идти.
[1] Куколь — монашеский головной убор.
В ВАТАГЕ
М
икеиииу ватагу нашли с превеликими трудностями. Санька помнил слова атамана: «Жисть при царе не больно надежна.
Ежели что — беги ко мне в леса». Легко сказать «беги в леса». Раскинулись они на тыщу, а может, и более верст, где тут разбой- нички хоронятся, найди попробуй. И, главное, спросить нельзя — блаженным сочтут, а то и того хуже: поймут, что беглый.