Марш Акпарса
Шрифт:
— Мы тебе служить всегда рады...
Иван снова подошел к двери, выглянул в сенцы, вернулся, сел в кресло. Долго молчал. Наконец, спросил:
– - Вы много раз на Казань водили рати?
— Водили, государь,— ответил князь Василий.
— И возвращались битыми.
— Бывало всяко, государь.
– - Да где уж «всяко». Если бы мы воевали ладно, Казань
была бы нашей. Не в том суть. Вы ноне первый раз вернулись
с малыми потерями. Как это удалось? Я хочу знать. Подумайте— скажите.
В палату тихо вошел Сильвестр, молча поклонился государю, открыл шкаф и начал перебирать книги. Иерей нижегородского храма, он вызван был в Москву, чтобы учить молодого царя священному писанию. Иван не обратил на иерея внимания, переспросил:
— Так почему же?
— В том твоя заслуга, государь,— сказал Курбский.
— Моя?
— Вестимо,— вступил в разговор Серебряный.— В минулые разы ходили мы на Казань всем войском и из одного места. Шли долго и вальяжно. Казанцы о походах узнавали сразу и тотчас же поднимали горных людей, а мы, не доходя Казани, в тех безбрежных лесах принимали от черемис и чуваш лихо...
— А ныне твоим повелением,—продолжил рассказ Курбский,— я Нижний Новгород покинул налегке и мимо черемис зело борзо проскочил на стругах...
— Я тоже налегке пошел из Вятки, из Перьми вышел воевода Львов... Сроки, государь, ты поставил жесткие, мы быстрехонько и очутились под Казанью, войско ханское без траты разметали.
— А воевода Львов замешкался, пришел в Казань не тогда, как ты указал, а неделей позже. Мы в этот час уж были на Свияге. И рать из Перьми погибла чуть не вся, а Львов...
— Об этом знаю,— тихо сказал царь и замолчал, что-то обдумывая.— Выходит, что в делах казанских нам главная помеха— черемисы?
— Отец твой, царствие ему небесное, не раз говаривал: «Подобно гибкому, ременному щиту, Казань черемисы надежно прикрывают. Ни расколоть тот щит и ни порвать мы не можем».
— А если черемису покорить?
— Народ этот нам неведом, великий государь. Какие люди в сих лесах неоглядных живут, какую веру держат, какими узлами с Казанью скреплены, мы почти не знаем.
— А если их к Москве приблизить?
— На это много лет надобно, великий государь.
— Пожалуй. Но теперь это моей заботой будет,— сказал Иван и, придвинув к себе карту, долго ее разглядывал. Князь Андрей осмелился спросить:
— Нам повелишь уйти?
— Да, да, идите с богом.
Когда воеводы вышли, к царю подошел Сильвестр, смело сказал:
— Дабы вести дела державы по уму, потребно знать, что в той державе происходит. А ты не только што в обширнейшей земле — ты что есть в Кремле пользительного не знаешь ничего, не ведаешь.
Царь неожиданно вскочил, отбросил карту и, хлопнув ладонью по столу, крикнул:
– - Уйди! Теперь я государь. И знай свое место. Закону божьему ты меня выучил, а в ратные дела не суйся!
Сильвестр выпрямился, гордо тряхнул седой гривой волос и твердо, но с обидой, сказал:
— Прости, Иван Василии, мешать тебе не буду. Позволь заметы взять, и я уйду.
— Какие там еще заметы?
— Покойный Даниил-митрополит подвижников неоднократно и помногу посылал в приволжские леса. А они слали сюда свои заметы. Их раскидали по разным местам, часть из них в сей шкап попала. Я собираю их в едино место — к митрополиту в палаты. И те ценные заметы о черемисах могут рассказать поболе, нежели сами черемисы. Прости, я ухожу.
— Постой, постой.—Голос Ивана смягчился:—А почему ты мне
о них ни разу не сказывал?
– - Так ты раньше о черемисах и думать не мог. Теперь же...
— Хватит, отец, идем к митрополиту.
У митрополита Макария в хоромах — суета. Появление Ивана перепугало всех. В минулые годы, правда, Василий Иванович нахаживал сюда, но это делалось чинно, с упреждением за два-три дня. А ныне молодой царь ворвался в хоромы, как вихрь, в первую очередь забежал в подлестничную комнату и, оттолкнув перепуганного летописца, выволок из ниш все свитки, тетради и книги, поднял в каморе такую пылищу, что чуть не задохнулся и к весь в пыли вошел в митрополичьи покои и, спешно приняв благословение владыки, сказал торопливо:
– Повели, святой отец, принести сюда все заметы о черемисском крае, зело надобны.
Монашек принес десятка полтора тетрадей, подал царю. Царь уткнулся в первую тетрадь. Пробежал взглядом страниц пять,
К
бросил в сторону. Взял другую тетрадь и тоже бросил. Потом третью, четвертую, пятую...
— Да что они, сдурели?— воскликнул царь.— Сколь ни чту, одни молитвы, а про дело по маковому зерну на каждый лист.
— Служители божьи без молитвы ни одного дела не починают,—важно разъяснил Макарий.—Грех бранить их за это.
— Добро, добро,— отмахнувшись, сказал Иван,—вот тут, кажись, сразу с дела начато.— Он долго и внимательно читал понравившуюся ему тетрадь, потом хлопнул по ней ладонью так, что над столом взметнулось облако пыли, произнес:
— Вот этот молодец! Записал то, что надобно. Повели, отец мой, все эти заметы принести в Крестовую палату. Буду их читать.—И царь встал.
— Повелю, сын мой. Только прежде хочу спросить тебя—пожаловал бы ты...
— И не проси! Заступничеством своим ты мне бояр и князей в страхе и послушании держать мешаешь. Не успею покарать, как тут же просьбами твоими прощаю.
— Государь мой...
— Истинно так! Ромка Головин тебе же ризу, святотатствуя, порвал, а ты его из ссылки вымолил. От главы боярина Темкина меч карающий я отвел не по твоей ли просьбе? А не ты ли уговорил с князей Ивана Кубенского, Петра Шуйского, Александра Горбатого да Димки Палецкого великую мою опалу снять и в Москву их воротить. Я думал, наказанных мною уже не осталось, а ты снова...[1]
— Выслушай, великий государь, потом упрекай. Не мягкосердия ради вымаливаю я из твоих карающих рук людей русских, а ради дел великих. Их впереди у тебя, сын мой, столь много, что для исполнения нужны великие умыслы и сильные руки. Вот ты упрекнул меня за князя Александра Горбатого. А ведь ты его наказал напрасно. Вернее и честнее воеводы не сыскать. И в ратных делах умница великий. Кто храбрее Темкина на поле битвы? Никто. А ты ему голову хотел отрубить. Вот ты сказал, что человек, который написал сии заметы, молодец. Ведомо ли тебе, что он от опалы царской более семи лет в лесах хоронится. И делу, ради которого ты прибежал ко мне, он полжизни отдал. И даже теперь, когда держава изгнала его, он ради пользы государства нашего ходит по лесам и народ черемисский к вере православной помалу приобщает. Вот ты о великую задачу споткнулся и не знаешь, с какого боку за нее приняться. Он же половину дела твоего уже сделал и сколь может сделать еще, ежели его пожаловать. А ты говоришь—не проси.