Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Волки.

/

Волки расселись вокруг шалаша, задрали острые морды квер­ху и завыли. К ночи наглели еще больше. Аказ достал стрелы, раздвинул ветки шалаша и, выбрав волка, который был ближе, спустил тетиву. Зверь подскочил, завертелся на месте. Стая, уви­дев кровь, разорвала волка мгновенно и еще теснее сомкнула

кольцо. Если бы не метель, волков можно было перестрелять всех. Но вокруг шалаша метались вихри, застилая снежной пеленой все вокруг, и поэтому стрелять приходилось больше по слуху. О том, что стрела попадала в цель, узнавали по злобной грызне: волки сразу же нападали на убитого. Но чаще всего стрелы летели мимо. И скоро все три колчана оказались пустыми. Стая поредела, но упрямо сжимала кольцо. Звери будто чувствовали, что у лю­дей не осталось стрел, и подошли к самому шалашу.

Аказ вытащил из-за пояса нож и взмахом снизу всадил в горло волка. Второй зверь прыгнул на Мамлея, но руки Аказа настигли его в воздухе.

Что было дальше, Аказ помнит плохо. Люди и звери сплелись в клубок. Злобный вой, визг, кровь и боль. Аказ разил своим единственным оружием во все стороны, но раненые волки еще ожесточеннее нападали на людей. Силы истощались. Вдруг Аказ заметил около шалаша две фигуры. Покачиваясь от слабости, к ним спешил Янгин. Топейка еле смог дойти до волка, упал на него и взмахнул ножом...

К шалашу подошел человек.

Наступил день и прошел. Новый день наступил и снова прошел, а хан Шигалей все еще сидел в Касимове — в Москву не ехал. Как теперь показаться молодому царю, который с такой большой надеждой послал его в Казань?

Почти целый месяц нес от Казани тяжелую суму позора. Вся­кое бывало в его жизни, но такого, чтобы убежать с трона через забор и пешком, без коня, без слуг, рыскать по лесам, скрываясь от погони, такого с ним еще не бывало.

О, как переменчива судьба! Вознесла она его при покойном государе, дважды восседал он на казанском престоле, а в Москве всегда стоял рядом с государем по правую руку. Чем выше подни­мешься, тем больнее упадешь — так гласит народная мудрость. Улыбнулась ему судьба: позвали хана к юному царю Ивану, приласкали, возвеличили и послали на трон. А он убежал из Казани, погубил свою охрану и близких друзей. Что сказать теперь царю Ивану, как посмотреть ему в глаза?

И еще раз ночь сменила день, а день сменил ночь. Не едет в Москву Шигалей. Ходит по двору, проклинает крымцев, бранит себя за трусость. Долго ли так сидел хан, неизвестно, но прибежа­ла из Казани целая сотня его аскеров. Сумели вырваться они из лап Сафы-Гирея и рассказали хану о гибели Чуры, Булата, Беюргана и многих казанцев.

Легче стало на душе у Шигалея. Теперь можно царю сказать прямо: сила у врага велика, жестокость безмерна. Выстоять он не смог. Про то, как перескочил через крепостную стену, придет­ся умолчать.

И стал Шигалей собираться к юному царю.

До Коломны путь был легкий. Грязные дороги заковало моро­зом, засыпало снегом. Легкий холодок только подбадривал путни­ков, лошади бежали легко и свободно. Хан ехал впереди аскеров, под нос себе песню пел. В Коломне заночевали.

За Коломной легкий морозец сменился лютой стужей. Тут уж не до песен, на коне усидеть нельзя. Воины то и дело соскакивают с седла, бегут рядом с лошадью — греются. Иные трут носы и щеки снегом.

Шигалей, ухватившись за стремя, тоже трусит около седла, с конской спины на хана сыплется снежная куржевина.

Путь чем дальше, тем труднее. С вечера по лесу гуляла легкая поземка, к ночи ветер усилился, загулял по вершинам деревьев. Он срывал с сосен снеговые шапки, превращал их в холодную пыль и неистово бросал то на землю огромными белыми тучами, то поднимал в вышину. Лес утонул в белом мареве, на дороге заплясали, забесновались снежные вихри. Они с легкостью под­нимали снег и бросались сугробами вдоль и поперек пути. Кони вязли в снегу, ржали тревожно, не хотели идти. К свирепому вою пурги примешивался волчий вой.

Пурга, злобствуя, заполнила весь лес, скрыла в заносах все дороги, и скоро всадники поняли, что они заблудились, потеряли путь. Дальше идти не было смысла.

Спутники хана быстро нарубили пихтовых веток, соорудили шалаши и, выставив охрану, легли отдыхать.

К утру метель озверела. Шалаши позаметало снегом, волки по-прежнему выли где-то рядом. Татары молили аллаха о хо­рошей погоде. Но, видно, велики были их грехи: буран не пере­ставал трое суток.

На рассвете четвертого дня ветер утих. Волчья стая ушла еще раньше.

В одной деревеньке хан спросил, куда его занесло. И когда получил ответ, схватился за голову. Выходило, что очутились они где-то за Владимиром и бежали в пургу, чуть ли не в обратную сторону от Москвы.

И уж совсем отчаялся Шигалей, когда узнал, что за день до него в деревне была сотня татар из Казани и шли эти конники за кем-то в погоню.

Измученным спутникам хана встреча с сотней грозила гибелью.

Как только выпросил митрополит у царя прощение, сразу же послал по монастырям приказ: разыскать в черемисских лесах

2С6

подвижника Шигоню и возвернуть его в Москву. Игумены грамоты читают, скребут в потылицах: где его искать?

Из Разнежья послан был монах в Санькин дальний скит — а там уж другой подвижник живет. Однако веху указал: уплыл, мол, тот Шигоня по Кокшаге. Так, от одной вехи к другой, при­топал монашек в Чкаруэм, разыскал там Шигоньку, приказ ми­трополита передал. Узнали от него беглецы, что Елена престави­лась, молодой царь, видно, добр, старые грехи всем прощает... Сначала добрались до Суздаля, там надумали расстаться. Ши­гоня посоветовал Саньке, Ирине и Ешке подождать тут. Если на Москве о их грехах забыли, он даст им знак, и уж тогда они в стольный град явятся безбоязненно.

Монастырь Суздальский их бы принял, но Саньке и Ирине с молодости келейное житье опротивело, а Ешку так и вовсе от монашеской жизни тошнит. И надумали они податься снова к Микене в ватагу.

Но попали туда не вовремя: ватага решила перебраться в угличские леса, и Микеня посоветовал им зимовать в одном укромном месте. Привел их в такую чащобу, что туда не только люди, медведи и то не заходят. А в чащобе той — зимовка в два окна, с печкой, нарами и подвалом. Из подвала выведен небольшой подземный ход к берегу речки. Были в этой лачуге инструменты, чтобы ложки вырезать, а это дело нужное. Палага тоже в зи­мовке осталась, идти с ватагой в такую даль ей было не с руки.