Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

В четверг к вечеру стало известно, что царь возвратился и пове­лел наутро готовить посольский прием.

Аказ и Магметка не спали почти всю ночь и все говорили. О том, как посольские дела провести, о том, какие обещания Ивану дать. Он наверняка будет о войне говорить, а у них весь полк по домам разбежался. Говорить об этом царю или не говорить? Ре­шили рассказать все как есть и просить у царя грамоту. Потом стали думать каждый свою думу.

Сидят в княжеском тереме у раскрытого окна, молча смотрят в темноту.

Летняя ночь хоть тепла, но темна. Чернотой своей закрыла все щели и не пускает на земной порог ни крохи света, Но хитрюга-заря тихо и неслышно обошла ночь с востока и тайно провела на своем алом поводке новое утро. А за утром вырвался на просторы Москвы ослепительно-яркий июньский день.

На посольском подворье суета.

Послы лесного края трясут свои плетеные лыковые сумки, вы­нимают чистое белье, расшитые искусным узором рубахи и пояса, новые онучи.

Аказ пришел на подворье — и сразу к Саньке. А тот повел его к послам. Аказ глянул — ахнул: человек пять без шапок и без каф­танов. Около них уже хлопотал царский постельничий Алешка Адашев — готовил послов к приему.

Ешку не нашли. Отец Иохим отсыпался в каком-то кабаке и на прием не попал.

В девятом часу утра посольство двинулось к Грановитой пала­те. Впереди шли четверо: Адашев, Аказ, Магмет и Санька. За ни­ми по четыре человека в ряду — остальные послы. Плещеев на прием не пошел, сказал, что занедужил.

Алексей Адашев посоветовал во главе посольства Аказу не вста­вать. Он государь своей земли, и ему самому быть послом непри­стойно. Решили, что говорить за главного посла будет Магмет Бу- зубов, а Санька будет толмачить.

Стрельцы, дьяки, подьячие, привыкшие к иноземным посоль­ствам, и то тут разинули рты. По Кремлю шагали шестьсот чело­век, все, как один, в белых вышитых рубахах, в белых портах и в белых онучах. Скоро за ними собралась толпа. Тянулась она за послами до самого Красного крыльца.

Перед Красным крыльцом у Саньки екнуло сердце. Он даже приостановился, но Аказ ободрительно кивнул ему, и он зашагал по ступенькам вверх.

В Грановитой палате послов расставили перед троном в двенад­цать длинных рядов, черемисы заняли почти всю палату. Люди, пораженные великой роскошью, крутили головами во все стороны, разглядывая диковинные рисунки на потолке, резные наугольники сводов, позолоченные порталы. Но более всего послов поразило царское кресло, блестевшее сверху донизу золотом, серебром, жем­чугом и драгоценными каменьями.

Скоро в дверях, идущих из Святых сеней, появился царь. Послы грохнулись на колени. Царь прошел к трону, сел на него и припод­нял скипетр. Послы шумно встали. Иван Васильевич долго разгля­дывал их, молчал. Притихшие послы тоже разглядывали царя и дивились его одежде.

На царе шапка Мономаха, на плечах бармы, на пальцах пер­сти. Все сверкает, переливается, искрится. Лицо у царя усталое.

Он снова приподнял скипетр и медленно сказал:

— Здоровы ли послы, как доехали?

— Слава богу, государь, доехали хорошо.

— Мои добрые соседи, черемисские люди, чувашские люди, здоровы ли?

— Все живы, великий царь.

— Утеснений каких воеводы наши не чинят ли?

— Мало-мало обижают, царь-государь... Воевода...

— Знаю. С Плещеева взыщу. Говорите, с чем приехали.

Бузубов поправил пояс на рубахе, поклонился царю и, как дого­варивались ранее, начал:

— Мы, великий царь, от всей Горной стороны, от больших кня­зей, от сотенных воевод и десятных черемис, а также от чуваш че­лом бьем. Много лет не по своей воле вред мы твоим воинам чинили, плохими соседями были. А теперь просим: отдай нам свой гнев и милостью нас пожалуй — будем тебе служить верно,— Магомет еще раз поклонился.

Иван взглянул на Саньку и, усмехнувшись чуть, сказал:

— Передай, толмач Санька, послу, что обиды за старое на гор­ных людей не держу и милостью своей жалую.

— И еще челом бьем — вели нам у Свияж-города быть, а не под Казанью, потому как мы клятву даем служить тебе верой и прав­дой и от тебя неотступными быть и нам, и нашим детям...

— Воевать Казань вместе с моими воинами будете ли?

— Великий государь! Всю весну во Свияж-городе стоял большой черемисский полк в сорок тыщ, а теперь тот полк разо­шелся по домам, потому как воеводы твои начали брати тяжелый ясак. Ежели бы ты в ясаках полегчил и дал нам таковую грамоту, то все обратно пришли бы и стали бы Казань воевать. И еще де­сять тыщ чуваш пришли бы, и темниковская мордва пришла бы, и от Горной стороны два больших полка.

Царь отыскал глазами Аказа, спросил:

— В минулый раз, как ты был на Москве, я обещал тебе ясак отдать, и слово мое нерушимо. На сколько лет обещал ясак от­дать, не помнишь ли?

— Помню, великий государь. На пять лет.

— Ты, брат мой, запамятовал. На три года.

— Память у меня добрая. Но я, быть может, тогда ослышался.

— У обоих у нас после свадьбы в голове шумело; быть может, я обмолвился аль ты ослышался. Принесите мне жалованную гра­моту.

Из Святых сеней вышел думный дьяк. За ним на серебряном подносе безусый подьячий нес свиток. При свитке на шнурках — отлитая в золоте печать. Дьяк развернул грамоту и начал читать:

— «Великий Государь Иван Васильевич божьей милостью царь и Государь всея Руси и Великий князь послам горных лю­дей, князей и мурз, и сотенных князей, и десятых, и чуваш, и че­ремисы, и мордвы, и можаров, и торханов слово царское дает и жалует их, и гнев им отдает, и велит взять их к своему Свияжскому городу и дает им сию жалованную грамоту с золотой пе­чатью, коей повелевает не платить им ясак три года. Той же во­лею проводит к правде на том, чтобы им Государю и Великому князю служить и хотели во всем добра, и от Свияжска неотступ­ным быти и после трех лет дани и оброка черным людям платити, как их Государь пожалует и как прежним царям платили, а по­лону русского никак у себя не держать, весь освобождати...

Читает дьяк грамоту гнусаво, спешно, Санька переводить не ус­певает, то и дело вытирает вспотевший лоб.

— ...Князей и тысяцких и сотных воевод черемисских, а також чувашских и казаков жалует царь-государь шубами с бархаты с золотом, а иным чувашам и черемисам камчатны и атласны, а мо­лодым однорядки и сукна, и шубы беличьи, а всех Государь жалу­ет доспехами и копьями и деньгами. А Большому князю черемис­скому Акубею Тугаеву Государь жалует панцирь легкий чистого серебра».

Слуги вносят в палату высокие короба. Алексей Адашев откры­вает первый короб, вынимает панцирь и подносит царю. Царь кива­ет головой, показывая на Аказа.