Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Прими сей дар от Великого Государя, Аказ, сын Тугаев,— говорит Адашев и передает панцирь Аказу.—А также шубу бар­хатную с золотом прими.

Аказ с поклоном взял дары. Шубы дарят Магмету, Янгину и Саньке. По палате идет легкий шум. Царь встал с кресла, оглядел посольство. Стало тихо. Бояре подхватили царя под руки, и он по­кинул палату.

Адашев остался одаривать остальных послов...

Когда Ешка вернулся в посольскую избу, там уже никого не было. Бухнулся под лавку, сразу заснул. Сколько спал —не знает. Проснулся —в голове пудовая тяжесть, в теле ломота и дюже до ветру надо. Схватил чью-то шапчонку, натянул, выскочил на двор, огляделся, забежал за угол. Не успел застегнуть штаны — перед ним подьячий Посольского приказа.

— Ты кто?

— Ась?

— Откуда, спрашиваю, взялся?

— Да вот выбежал посмотреть. Посольство мое куда-то задева­лось, никак не найду. Сказано — проспал.

— Посольство твое у царя на пиру.

— Ах, пропади они пропадом! А меня тут единого оставили.

— Уж не Ешка ли?

— Яз — оный самый Ешка.

— Иди в избу, там тебе малиновый кафтан оставлен, бархат­ная шапка с мехом, и велено тебя на пир проводить.

— Так что же ты, приказная строка, до се молчал! — И Ешка бросился в избу.

Не успел Ешка подойти к теремному дворцу, где шел пир, как увидел, что опоздал. С крыльца спускались захмелевшие Аказ с Янгином, Самька с Магметом и другие послы. Ешка плюнул в сторону от досады.

— Эх, мать твою...— глянул на подьячего, осекся, смиренно из­рек:— Ох-ох-хо-о-о! Грехи наши тяжкие... Видно, голодному спать придется.

— Не охай. Ты что, обычай не знаешь, что ли? Все, что на пи­ру не съедено, не выпито — все в посольскую избу принесут. Иди обратно и не тужи. У нас, брат, со времен покойного Василия Ива­новича заведено—кормить послов до отвала. Тут, я тебе скажу, такое бывало: иные послы от премногой еды богу душу отдавали.

Подьячий не соврал. Слуги принесли в посольскую избу множе­ство еды и питья и снова принялись угощать послов. Через час Ешка, довольный, сытый и пьяный, лежал под лавкой и пел песни вперемежку по-русски и по-черемисски. Послы, которые не успели свалиться, подтягивали.

Адашев подошел к подьячему, сказал:

— Без моего ведома со двора никого не пускай. А то почнут шататься средь многолюдства и дары государевы, не дай бог, в ка­баках оставят.

Аказу на пиру с государем перемолвиться не пришлось. Не до этого было. Царь послал ему хлеб-соль со своего стола по обычаю, а через Адашева передал: завтра прийти к нему на обед с братом, главным послом и толмачом...

Обедал царь поздно. Почти в сумерки Саньку, Аказа, Магмета и Янгина к царю повел тот же Адашев. В теремном дворце уже зажглись огни. Адашев вел послов проходными сенями под низки­ми сомкнутыми сводами. Минули Гостиную палату, где царь «си­живал с бояры», и прошли в престольную палату, где изредка в знак особой милости принимались иностранные послы. Сюда без зова царя никто входить не смел.

Царское кресло в Красном углу пустовало, Иван Васильевич сидел за столом с двоюродным братом Владимиром Андреевичем Старицким. По правую сторону от царя — Макарий. На седой го­лове митрополита белый клобук, на плечах черная шелковая ман­тия. От груди до самого низа мантии пущены три широкие белые каймы в знак того, что из уст и сердца служителя Христова текут ручьи учения, веры и благих примеров.

Сейчас Иван был не в духе. Только что перед обедом донесли царю, что Володимерко Старицкий, его двоюродный брат, хвалился на игрищах, что скоро его, Володьку, посадят на трон, а Ивана пошлют в монастырь, потому как рожден он не от Василия князя Ивановича, а от какого-то монаха, не то протопопа, с которым Елена Глинская блудничала. А Василий князь Иванович будто к рождению детей был и вовсе не способный. Иван схватил донос­чика, велел позвать Володьку Старицкого, а тот, богом клянясь, от сей хулы отказался.

Несмотря на расстройство, царь обедать с послами пошел.

Послы вошли, поклонились царю. Иван будто сего не заметил. Адашев указал послам место от царя в отдалении за отдельным столом. На другой конец царского стола сели Курбский, Шигоня и Сильвестр. Иерей смотрел на инородцев зло, потряхивал гривой. Вошел стольник с большим серебряным тазом, на плечах — по по­лотенцу. Царь омыл руки, вытер. Полотенце положил на колени. В этой же воде ополоснули руки и остальные.

— Благослови, владыка, нашу трапезу,— сказал царь, и Мака­рий, встав, троекратно перекрестил стол и снова сел.

Вино налили в кубки, царю в широкую золотую чашу. Он при­поднял чашу над столом, сказал:

— Во здравие земли Русской и веры православной.

Все подняли кубки и выпили. Митрополит перекрестил свой ку­бок, но пить не стал — нельзя.

Слуги внесли в палату на дорогих подносах мисы со стерля­жьей ухой, с поклоном поставили перед гостями.

После ухи снова наполнили бокалы, и снова царь сказал:

— За одоление недруга нашего — казанского хана!

А слуги уже вносили жареных лебедей.

Царь ел мало. Он поковырял вилкой лебедя, отломил крылыш­ко, но есть не стал. Вдруг спросил Аказа:

— А князь Плещеев украденное твоим людям вернул?

Аказ и так еле справлялся с непривычной ему вилкой, а тут и совсем выронил ее из рук. И было отчего. Он растерялся и не знал, что ответить царю. Сказать, что вернул — он не мог, плещеевские ратники уж давно взятое поели, а как скажешь правду, если гос­тил у того князя? И Аказ молчал, поглядывая то на царя, то на Саньку.

— В прошлом году друг мой Аказ говорил, что он не умеет лгать. По глазам вижу, что Гришка волю мою не сполнил.

— Великий государь! Ты его прости. По незнанию, а не ради зла он сделал это. А людям тем, у кого князь ясак взял, мы всем народом помогли.

— Помогли вы тем людям или не помогли, а князь пусть сам все, что взял, обратно привезет, чтобы другим неповадно было. Ты слышал, Алеша?

— Будет сделано, государь.

— Скажите, мои послы, вот вы говорили, что встанут на мою сторону ваши два больших полка. А вера в своих людей у вас есть? В тяжком и опасном бою могу ли я на них положиться? Обопрусь я на них в деле ратном, а они из-под руки моей выско­чат, воинов моих под удар подведут.