Марш Турецкого
Шрифт:
Старик хлопнул в ладоши, и в комнату тут же вошел телохранитель, так понял роль этого молодца Турецкий. Старик сказал, что надо, и тот спустя короткое время внес и поставил на столик перед диваном портативный магнитофон. Турецкий протянул ему кассету, телохранитель ее вставил и, повинуясь жесту руки Калины, вышел за дверь.
Послышалось шипение. Это Саша попросил Дениса отодвинуть текст диалога подальше, чтобы потянуть соответствующую паузу. Калина с удивлением посмотрел на Турецкого, а тот сделал нетерпеливое движение рукой к магнитофону: вот, мол, сейчас,
" Алька, ты сделал наконец, что я просил?
– А-а, это ты, Кира… Напомни…"
При первых же словах Калина вздрогнул, но звук голосов был настолько притягательным, будто завораживающим, что старик словно приник к магнитофону. Поначалу, он, похоже, еще не все понимал, но когда речь зашла о "Золотом веке", гибели Шройдера и самом Матвее Калине, тут он словно проснулся резко выпрямился и уперся в Турецкого таким диким, беспощадным взглядом, что у Саши даже мурашки пробежали по спине. Калина уже открыл рот, чтобы крикнуть, позвать телохранителя, но Турецкий неожиданно поднял вверх указательный палец и повелительно ткнул им в магнитофон. Старик даже осел немного от такого напора. И, уже никак не реагируя, дослушал диалог до конца.
Саша нажал на кнопку и отключил магнитофон. Откинулся к спинке дивана. Калина медленно поднял голову, выпрямился и с заметной иронией спросил:
– Ну а при чем тут Романова? Не понял. Это чьи же голоса записаны, молодой человек?
– Объясняю, спокойно сказал Турецкий. Оба говоривших ее дети. Алька это Олег Романов-Марчук, сын дяди Толи, а второй Кира Кирилл сын некоего Матвея Калины, Матюши. Старший, значит. Ну а упоминаемый в разговоре Калина, это, стало быть, вы. Кирилл собрал убийственный материал по поводу преступной деятельности вашего синдиката. Он был действительно очень талантливым человеком. Вы спросите, почему был? А потому, Матвей Григорьевич, что ровно две недели назад, в Москве, он был убит по вашему приказу своим родным братом Олегом.
– Этого не может быть! Ты врешь! Ты, жалкий проходимец, хочешь меня шантажировать?! Калина поднял для хлопка ладони, но Турецкий остановил его жестом.
– Какой, к черту, шантаж? Кирилл был мне другом, и Олег другом. Они оба выросли на моих глазах. Я любил их. И мне никогда не пришло бы в голову, что они станут жертвами собственных отцов вас и Марчука, который наверняка не в меньшей степени причастен к этой трагедии. Только мне еще неизвестно, кто из вас Гладиатор. Но это я узнаю, обещаю как старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры России и друг Кости Меркулова.
– Вы меня ошарашили, тихим, почти жалким голосом заговорил Калина. Но ведь я же никогда не видел своего сына, откуда я мог бы что-то знать про него? И как я мог дать приказ об убийстве не сына, нет, вообще любого человека я, одинокий старик? Нет, вы путаете, молодой человек. Вы говорите, что работаете с Костей. А документы у вас при себе имеются, чтоб я мог вам поверить?
– А вот тут вы правы, с документами у меня туго. Правда, то, что я это действительно я, может вам подтвердить старший инспектор здешней уголовной полиции Ханс Юнге. Если вам этого мало, вы можете связаться с Олегом хотите по служебному, хотите по домашнему телефону, я продиктую их вам, если запамятовали. Мне будет интересно прослушать ваш диалог об убитом вами Кирилле. Ну, напомнить?
– Действительно, а почему бы и нет? вдруг словно оживился Калина. Говорите, а я наберу. Он взял со стола аппарат и придвинул его к себе. Диалог хотите слышать? Пожалуйста. И он нажал клавишу переключателя.
– Алле, Калина говорит.
– Здравствуйте, Матвей Григорьевич. Что у вас там стряслось? Чего голос-то тревожный?
– Да вот шантажировать меня решили, сынок… Говорят, что вроде как записали ваши голоса с братом, когда вы о каком-то банке рассуждали да меня, грешного, поминали, потом Манфреда, ценные бумаги какие-то из Штатов. Что-то я ничего не понял. Может, ты разъяснишь старику?
– Глупости какие-то вы говорите, Матвей Григорьевич…
Саша заметил, как от слова к слову креп голос Калины, и понял, что этот хищник играл. И про сына он все знал, и про Олега. Притворялся, а сейчас вылезла сущность наружу. Ну что ж, можно еще подождать и не звать помощь. Ведь не будут же они его тут убивать?
А вот Олегтот растерялся, заегозил, и голосок стал телячьим.
– Какие же глупости? Сидит вот тут передо мной следователь Турецкий. Из Москвы, говорит. И рассказывает то, что ты изволил слышать.
– Какой еще Турецкий? словно обрадовался Олег. Сашка Турецкий со своей семьей сейчас в Дубултах отдыхает. Я с ним час назад по телефону разговаривал, и с женой его, и с дочкой Ниной. Это у вас там проходимец какой-нибудь, вы у него документы-то проверяли…
"Значит, Олег понял, что я здесь, мелькнуло в голове у Турецкого. И поэтому он напомнил мне о семье, которой нет в Риге. Не исключено, что и переезд их от тетки в Дубулты или еще куда-нибудь это мне суровое предупреждение…"
– Так документов у него нету, продолжал Калина. А еще он тут хотел меня расстроить, заявив, что ты, сукин сын, своего брата убил, Кирку то есть, а? Ну скажи, каков мерзавец!
– Матвей… Матвей Григорьевич! тяжко, видать, сейчас было Олегу. Да как же вы могли?! Два всего дня назад пришло от Кирилла очередное донесение в его контору. Оттуда матери нашей звонили, что жив, здоров…
Турецкий больше не мог слушать этой гнусной мерзости. Он ладонями закрыл уши и опустил голову. Все равно Денис записывает, какая теперь разница?…
Калина увидел, как убит, морально уничтожен и раздавлен Турецкий, и завершил разговор с Москвой.
– Ну что, следователь, с сарказмом протянул он, влип? А я ведь действительно чуть не допустил промашку, не усек сразу, что ж это за Александр-то Борисыч? Значит, не утоп, сучара, как тебе велели?
– Вы, что ль, старались-то? Это ж уголовщина! Неужто не совестно на старости-то лет? Чем перед Богом оправдаетесь, вижу вон у вас тут иконы православные… А вы, оказывается, обыкновенный…