Маршалы Наполеона Бонапарта
Шрифт:
Тем не менее в поход против России в 1812 г. Бонапарт взял Мюрата и поручил ему все четыре конных корпуса – Нансути, Монбрена, Груши и Латур-Мобура. Мюрат, командуя авангардом, двигался во главе основных сил, настойчиво преследуя армию генерала Барклая. Не давая отдыха своим кавалеристам и лошадям, неаполитанский король как одержимый несся вперед, мечтая столкнуться с русскими. 2 июля генерал Себастиани вынужден был признаться: «Наши лошади падают от истощения, а люди не едят ничего, кроме конины; их измучила непогода». К этому стоит прибавить стремительное продвижение авангарда, который гнал вперед Мюрат. Неаполитанский король старался не замечать усталости своих кавалеристов, сильный падеж лошадей, нехватку продовольствия и фуража; его голова была полна мыслей о схватках с противником, в которых он жаждал блеснуть. Оказавшись в родной стихии, он охотился за казачьими отрядами, зачастую лично возглавляя атаки. Он по-прежнему безумно хорош в атаке, рубится с казаками (порой
Под Смоленском Мюрат, отчетливо видя все трудности Русской кампании, попытался убедить Наполеона не идти дальше и остановиться. Император возражал, он думал только о Москве. Под впечатлением разговора с императором Мюрат погнал своего коня под огонь русских батарей. Там он спешился и остался стоять неподвижно. Окружающим стало ясно, что он отчаялся в этой войне и, предвидя ее печальный конец, ищет смерти. Мюрат продолжал командовать авангардом с прежним рвением, а порой, по словам маршала Даву, «как безумный» преследовал русскую армию.
В Бородинском сражении Мюрат, как всегда, оказывался в самых опасных местах: его видели и у Семеновских флешей, и у Курганной высоты, и на Семеновских высотах. И везде он направлял в бой свою кавалерию. Во время штурма Семеновских флешей неаполитанскому королю несколько раз приходилось спасаться в своих пехотных каре. Мюрат, подобно Нею, делал все от него зависящее, но в тот день удача была не на стороне французского оружия. Мюрат не покидал поле сражения всю ночь. Он наблюдал за ампутацией ног двух русских артиллеристов, которую производил личный хирург маршала. По окончании операции Мюрат поднес каждому раненому по стакану крепчайшего коньяка и, опустошенный побоищем, очень медленно побрел по оврагу, вдоль которого он со своей кавалерией произвел не одну яростную атаку.
На следующий день Мюрат вновь возглавил авангард и двинулся вслед за русской армией, которая ночью оставила поле битвы и отходила к Москве. Не задержавшись в русской столице, неаполитанский король последовал за Кутузовым и к концу сентября остановился недалеко от Тарутина, куда отошли русские войска. А затем была ретирада наполеоновских войск из России, после которой от четырех кавалерийских корпусов Мюрата почти ничего не сталось.
«Храбрейшим из королей и королем храбрецов» называл его сам Бонапарт. Мюрат мог проскакать между вертящимися крыльями ветряной мельницы, не слезать с седла и не спать по нескольку суток, броситься в самую гущу врагов, в часы затишья пригласить для дружеской беседы неприятельского генерала, выехать на переговоры с противником куда угодно, не боясь подвоха, отпустить из плена воина-героя. Первым подойдя после Бородинского сражения к Москве и пообещав генералу Милорадовичу не мешать выходу русских войск из города, Мюрат сдержал свое слово. В разгар сражений он для ободрения подчиненных иногда садился пообедать на передовой линии под огнем. Готовя однажды атаку своей конницы на близлежащий город, Мюрат сказал артиллеристам: «Мне кажется, что пушки, установленные на стенах, нас могут встретить очень сильным огнем». «Не беспокойтесь, – ответил командир батареи, – если они откроют огонь, мы через 10 минут заставим их замолчать». Мюрат не на шутку рассердился: «А нельзя ли за 10 минут до того?!»
Безумные фиглярские наряды, которые маршал придумывал себе сам, делали его незаменимым на всякого рода торжествах, но шокировали парижское общество. В этом Мюрат превосходил других наполеоновских полководцев-пижонов Ланна, Нея и самого Бертье!
В свою самую знаменитую атаку под заснеженно-морозным Эйлау этот «красавец-павлин в 32-й степени» бесстрашно летел в ослепительно белом мундире с золотым шитьем, поверх которого был элегантно наброшен темно-зеленый, цвета бутылочного стекла, меховой полушубок, на голове красовалась роскошная малиновая шапка с меховой опушкой и пером цапли, на ногах алели сапоги.
Порой Бонапарт, предпочитавший неброскость в одежде, взвивался от увиденного и грозно орал на «короля храбрецов»: «Немедленно переоденьтесь в строевую форму, а то вы смахиваете на циркача Франкони!»
Мюрат страшно обижался, но дамы по-прежнему визжали и «в воздух чепчики бросали» при виде разодетого молодца-гасконца.
Во время похода на Москву в 1812 г. за Мюратом следовал гигантский багаж, в котором нашлось место даже духам. Имелся также полный штат камердинеров, конюхов, пажей, лакеев и лучших парижских поваров. Именно тогда костюм маршала достиг апогея «живописности»: огромная шляпа с бархатными отворотами, расшитыми золотым галуном, с очень высокой белой тульей, окруженной трехцветным султаном роскошных страусовых перьев, прикрепленных большими алмазами; зеленая бархатная расшитая золотом накидка; под ней небесно-голубой мундир с золотым шитьем и такими же широкими петлицами; алые панталоны с золотыми лампасами; желтые сапоги с красными каблуками! Когда французская армия стала отступать, с началом русских морозов Мюрат отчаянно мерз в этой живописной одежде, но «форс мороза не боится», и он продолжал сохранять щегольской вид! Лишь импозантную шляпу этот герой мелодрамы заменил на шапку из черного бархата. Его позолоченная сабля и золотой ремень сверкали бриллиантами, как и пистолеты, торчавшие из усыпанной самоцветами кобуры, сияли золотом, рубинами, изумрудами и сапфирами. Когда Мюрат гарцевал на одном из 60 великолепных скакунов, взятых им с собой в поход, конь под ним щеголял попоной из тигровой или леопардовой шкуры, золотой уздечкой и золотыми стременами.
Между прочим, Иоахим не был примитивным воякой. Он тонко чувствовал живопись и, став неаполитанским королем, увлекся коллекционированием произведений искусства, его собрание украсили работы Рафаэля, Микеланджело, Пуссена и других старинных и современных ему живописцев.
В облике Мюрата было что-то такое, что производило впечатление на каждого. Своим величественным видом он напоминал… актера, играющего роли королей. Маршал умел красиво говорить, но порой его солдатские выражения выдавали низкое происхождение. Больше всего он любил в присутствии женщин рассказывать о своих кавалерийских подвигах, в особенности как он первым вступал в покоренные города. Любимой темой было взятие прусского Любека. Порой Мюрат так увлекался описанием кровавых подробностей, что кое-кто из жеманно-кокетливых красоток по-настоящему падал в обморок. Галантный «король храбрецов» тут же принимался собственноручно приводить дамочку в чувство, и нередко так завязывался быстротечный «огневой контакт», столь любимый дамами той поры, когда «эти душки-военные» сегодня были подле них, а завтра долг службы уносил их за тридевять земель, порой навсегда! Мюрат усвоил истинно королевскую манеру говорить, будучи вполне уверенным, что его слушают если не с удовольствием, то обязательно с почтительным вниманием.
Над ним можно было смеяться и называть его помесью павлина и клоуна, но не восхищаться им в бою было просто нельзя. Сидя в седле так, как это дано лишь немногим мужчинам, с развевающимися кудрявыми волосами, он выглядел и вел себя так, как будто только что вылетел на поле боя галопом со страниц какого-нибудь рыцарского романа XIV в. Недаром сам Наполеон так отзывался о нем: «В поле он был настоящим рыцарем и дон-кихотом!
В кабинете – хвастуном без ума и решительности!» Если с популярным литературным героем д’Артаньяном во французский разговорный язык вошло выражение «гасконада», то с выходом на авансцену Европы знаменитого наполеоновского маршала Мюрата эта идиома закрепилась навсегда!
Бессменный командир конницы, маршал немало сделал для того, чтобы она стала самой мощной в Западной Европе, причем особое внимание уделил тяжелой кавалерии (кирасиры и карабинеры), чья огромная ударная сила превращала ее в один из главных козырей наполеоновской армии. Безусловно, Мюрат был лучшим кавалерийским генералом Европы своего времени. Не зря ему, впереди всех несшемуся в атаку, Наполеон доверял руководить самыми крупными соединениями кавалерии. Это были не только дивизии, но и целые корпуса тяжелой, средней (драгуны и конные егеря) и легкой (гусары и уланы) конницы. Такой мощной и многочисленной кавалерией кроме Франции в Европе обладала тогда только Российская империя, но большую часть ее конницы составляла легкая, преимущественно казачья. Не раз Мюрату удавалось взламывать лобовыми ударами своей кавалерии боевые порядки врага, совершать фланговые обходы и удачно преследовать отступавшего противника. Особо любил он схватки с казаками, из которых никогда не возвращался без окровавленной сабли.
Устремившись из белорусской деревеньки Сморгони «срочно по делам» в Париж, Бонапарт бросил Великую армию – 20 тыс. солдат с отмороженными ногами и руками, обмотанных лохмотьями либо кусками овчин (только у 2 тыс. офицеров и 7 тыс. солдат еще было какое-то оружие) – на Мюрата. Среди уцелевших маршалов он был самой неподходящей кандидатурой для этой очень трудной должности, требовавшей невероятной изобретательности, колоссальной выдержки, фанатичной преданности солдатскому долгу и непоколебимой веры в будущее. Воинское искусство Мюрата ограничивалось умением лихо управлять большими массами хорошо экипированной кавалерии. Он мог демонстрировать чудеса бесстрашия в наступлении, но никогда за всю свою жизнь не показал хотя бы малой толики терпения и умения принимать единственно верное решение, а его вера в счастливое будущее Наполеона уже погибла в снегах России. В ходе отступления Великой армии Мюрат с болью наблюдал, как бездарно гибнет от голода и бескормицы, холода и постоянных атак казаков его любимое детище – легендарная французская кавалерия, во главе которой он победоносно пронесся через всю Европу. Безусловно, это надломило его. Коленкур настоятельно советовал Наполеону остановить выбор на рассудительном и твердом принце Евгении Богарне, чьи военные дарования больше подходили как раз для тяжелых арьергардных боев, но Бертье, безутешный от того, что Наполеон не взял его с собой в Париж, настоял на Мюрате.