Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963
Шрифт:
Теперь я часто вспоминаю Ваши слова о "стыде". Мне кажется, Вас может заинтересовать моя старая работа, и она, вероятно, будет даже понятна Вам в ее подлинном импульсе. Поэтому я ее Вам посылаю.
В то время я получал много откликов на эту работу; некоторые ругали ("изменник" и т. п.), многие соглашались, дополняли, модифицировали; до странности часто встречалась фраза: "…но здесь, в наших краях, я, наверно, единственный, кто так думает". Все это, однако, словно бы давно миновало.
С сердечным приветом,
Ваш К. Ясперс
[144] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу
Фрайбург-им-Брайсгау, 8 апреля 1950 г.
Дорогой Ясперс!
Сердечно благодарю Вас за оба Ваших письма и за статью [436] . В ответ хочу поздравить Вас и Вашу милую жену с Пасхой, а
Ваш образ мечтательного мальчика необычайно меток. Зимой 1932–1933 года я ушел в отпуск, обещанный берлинским приглашением в 1930 году. Когда я вернулся из хижины, меня буквально со всех сторон принялись толкать к ректорству. Еще утром в день выборов я пошел в университет и заявил снятому ректору фон Мёллендорфу [437] , который хорошо знал меня как соседа и очень хотел видеть своим преемником, а также проректору прелату Зауэру [438] , что я не могу и не хочу занимать эту должность. Оба ответили, что отказаться мне уже нельзя, поскольку все подготовлено для возможно более единодушного голосования и в случае моего отказа есть угроза, что назначат никудышного "старого бойца" из национал-социалистов.
[436]
Ср. прим. 436 к письму [143] от 25.3.1950. Замечание, вероятно, относится к работе Ясперса "Вопрос вины".
[437]
Мёллендорф Вильгельм фон (M"ollendorff, Wilhelm von; 1887–1944) — профессор анатомии. См. также: Das Rektorat 1933/34. Tatsachen und Gedanken // Die Selbstbehauptung der deutschen Universit"at. Das Rektorat 1933/34. Hrsg. von Hermann Heidegger, Frankfurt a. M. 1983, S. 21 ff.
[438]
Прелат Йозеф Зауэр. Ср. письмо [114], прим. 302.
Но даже и сказав "да", я не видел ничего далее университета и не замечал, что происходит в действительности. Ни на миг мне даже в голову не пришло, что теперь мое имя может оказать такое "воздействие" на немецкую и мировую общественность и повлияет на многих молодых людей. Только на днях бывший ректор Политехнического университета в Карлсруэ [439] рассказал мне и моей жене, как студенты в Берлине тогда целыми днями обсуждали мое вступление на пост ректора. А я мечтал и думал, по сути, о "том" университете, который мне грезился. Вместе с тем
[439]
Гюнтер Пауль (G"unther, Paul; 1892–1969) — профессор физической химии и электрохимии. В 1949 г. был ректором Технического университета в Карлсруэ.
Мартин Хайдегтер/Карл Ясперс
я сразу угодил в сложную систему должности, влияний, борьбы за власть, групповщины, увлекся и — хотя всего на несколько месяцев — впал, как говорит моя жена, в "опьянение властью". Только начиная с Рождества 1933 года я стал прозревать и в феврале, несмотря на протесты, сложил с себя полномочия и отказался участвовать в торжественной церемонии передачи должности моему преемнику [440] , который с 1946 года вновь занимает свое место. Разумеется, по поводу этого шага — не в пример обсуждению моего вступления в должность ректора — отечественная и зарубежная пресса хранила гробовое молчание. Я, конечно, не обольщаюсь, но в ту пору, когда ректоры оставались на должности по 3–5 лет, это был все же поступок. Однако тотальная организация общественного мнения была уже обеспечена. Одиночка был совершенно бессилен. То, что я сейчас говорю, не может ничего оправдать, может лишь объяснить, как год от года, чем ярче выявлялось зло, рос и стьщ, что когда-то я прямо и косвенно в этом участвовал.
[440]
Керн Эдуард (Kern, Eduard; 1887–1972) — юрист. В1934 г. стал преемником Хайдеггера на посту ректора. Уже в 1946 г. смог вновь занять свою кафедру в Тюбингене.
Но когда я затем попытался в меру моих скромных знаний и сил прийти к историческому пониманию, меня постигла неудача. Годы 1937 и 1938 были для меня самым тяжелым временем. Мы видели, что надвигается война, грозящая прежде всего подрастающим сыновьям, ни один из которых не был ни в гитлер-югенде, ни в студенческих партийных организациях. Такие угрозы прибавляют человеку проницательности; затем начались гонения евреев, и все покатилось в пропасть.
В "победу" мы не верили никогда; и если бы до нее дошло, жертвами в первую очередь пали бы мы. Уже к летнему семестру 1937 года я понимал это совершенно однозначно. Я вел тогда семинар по Ницше, обсуждали проблему "бытия и видимости". Не-
кий д-р Ханке, чрезвычайно одаренный, представившийся как ученик Ник. Гартмана, участвовал в работе. В первые недели он под впечатлением моего изложения (кое-что из этого, о "нигилизме", опубликовано теперь в "Неторных тропах" [441] ) пришел ко мне и заявил, что должен по секрету кое в чем признаться: он — осведомитель СД по сектору Юг (Штутгарт) и хочет мне сообщить, что я там на первом месте в черном списке. Когда началась война, д-р X. вышел из СД и погиб во французской кампании.
[441]
Nietsches Wort "Gott ist tot" // Holzwege, Frankfurt a. M. 1950, S. 193–247, а также в: GA Bd. 5. Hrsg. von F.-W. v. Herrmann, Frankfurt a. M. 1977, S. 209–267.
Я и это пишу опять-таки не затем, чтобы показать, будто чего-то добился, хотя в 1933–1944 годах каждый, кто умел слышать, прекрасно знал, что во Фрайбургском университете никто не осмелился на то, на что осмелился я. Тем больнее были для меня нападки, предпринятые против меня в 1945–1946 году и, собственно, предпринимаемые по сей день. Я и в 1945–1946 году еще не видел, какое общественное значение имел мой шаг в 1933 году. Лишь позднее я кое-что узнал об этом в связи с сомнительной известностью благодаря "экзистенциализму". Вина одиночки остается, и она тем более непреходяща, чем более он одинок. Но дело зла не завершилось. Только теперь оно вступает в подлинно всемирную фазу. В1933 году и до того евреи и левые политики видели яснее, глубже и дальше, чем те, кто находится под непосредственной угрозой.
Теперь наш черед. Я не строю иллюзий. От вернувшегося из России сына я знаю, что мое имя опять возглавляет список и что угроза может стать явью в любое время. Сталину незачем объявлять войну. Он каждый день выигрывает сражение. Но "люди" этого не видят. Никакой возможности уклониться нет и у нас. И каждое слово, каждый труд сам по себе уже есть контратака, хоть все это разыгрывается и не в сфере "политического", кото-
рую уже давно заслонили иные бытийные отношения и которая ведет мнимое существование.
Я внимательно изучу Ваши работы, хотя с годами я стад еще более бережным и еще более медлительным читателем.
Ваше прекрасное предложение насчет дискуссии по переписке в свободные минуты — единственно возможное. Но опять все та же старая история: чем проще становятся "вещи", тем сложнее адекватно мыслить их и высказывать. А еще я часто "мечтаю", что было бы, если б Шеллинг и Гегель в двадцатых годах прошлого столетия вновь нашли друг друга и привели свои принципиальные позиции не к компромиссу, а к решению высокого уровня. Конечно, оба они принадлежат иному порядку, а исторические аналогии и вообще дело никчемное.
Но, несмотря ни на что, дорогой Ясперс, несмотря на смерть и слезы, несмотря на страддния и ужас, несмотря на нужду и муки, беспочвенность и изгнание, в этой бесприютности свершается не ничто; в ней скрывается преддверие Рождества, чьи самые далекие знаки мы, эероятно, все же можем ощутить в легком дуновении и должны воспринять, чтобы сохранить их для будущего, загадку которого не разгадает никакая историческая конструкция, и уж конечно не сегодняшняя, мыслящая исключительно технически.
Я слышал, что летом Вы будете читать лекции в Гейдельберге. Вы, наверное, едва ли захотите остановиться здесь, во Фрайбурге. Но если будете проезжать через Фрайбург, сообщите мне время, я подойду к поезду, чтобы по меньшей мере пожать Вам руку.