Марья-Искусница и Хозяин костяного замка
Шрифт:
— Понятно, осерчал, — пробормотала я, юбку подхватила и понеслась к лестнице в кладовые. Лучше уж банши, чем в глаза эти страшные смотреть.
Но не убежала далеко — спеленали меня путы невидимые по рукам и ногам, лицом к колдуну развернули, за руки посреди кухни подвесили, как рыбешку за крючок. Забарахталась я, ногами дрыгая — а никак не освободиться мне.
Смотрю — встала перед колдуном банши вчерашняя. Одежды белые развеваются без ветра, волосы лентами красными переплетены, на шее бусы мои висят в двенадцать рядов.
—
А она руки в бока уперла, ногой топнула.
— А так, хозяин! Ты мне ни разу слова приветливого не сказал, все приказы да угрозы, а девка со мной вежливо заговорила, уважительно. Я роду триста лет служу, никто из вас мне даже веревочки не подарил, а она мне ленты красные отдала и ожерелье драгоценное. Поставлена я врагов не пускать. Но не враг она тебе. Нет зла в девке этой, только добро. И тебе бы подобрее быть не помешало. Не только к зверям лесным, но и к людям простым!
— Это ты мне говоришь, вестница смерти? — насмешливо спросил колдун.
— Это я говорю, как прабабка твоя далекая, Мерлин внук Мерлина, — ответила банши сварливо. — Не всегда я вестницей была. Когда-то была я такой же молодой и прекрасной, как девка эта.
— Прекрасной? — колдун на меня посмотрел, губы насмешливо скривил.
— Но смерть не добра и не зла, смерть справедлива, тебе ли этого не знать, Мерлин-на-ту-сторону-ходивший, — продолжила банши. — Так что хочешь — развоплощай меня, а только вины своей я не признаю.
И белая плакальщица исчезла, а я под тяжелым взглядом Мерлина снова путы порвать попыталась. Не вышло.
— Тетушка банши дело говорит, — подсказала я, ежась. — Позволь мне остаться, великий колдун! Я все делать умею! И готовить, и ткать, и вышивать, и шить, и убирать! Захочешь — петь буду, слух твой ублажать!
— Только этого и не хватало, — пробормотал он. Пошел вокруг меня, хмурясь, вглядываясь, чуть ли не принюхиваясь, как волчара вчерашний.
— Или не буду! — подхватила я понятливо. — Вообще молчать могу целыми днями! Только оставь, позволь службу тебе сослужить!
— Службу, — повторил колдун насмешливо. Руку протянул, по волосам меня погладил — и вытащил гребень чудесный. И расхохотался.
— То-то чувствую, что чужая волшба где-то рядом, а понять, в чем дело, не могу, — и он потер гребень в руках, скривился. — Кащеева волшба, — гребень на его ладони вспыхнул, сгорая. — Обманул бы он меня ранее, но не сейчас, когда я создал зелье, чужую силу рассмотреть помогающее. А это что? — он амулет в виде коня на шее моей качнул. — Понятно. Ну, это я забирать не буду, тебе еще пригодится.
И понимаю, что плохо дело, а что сказать, как заболтать — не придумывается. Зажмурилась я, чтобы думалось лучше. И в обморок никак не падается, когда надо, вот же беда! А то сомлела бы, он бы меня и пожалел, на руки подхватил, от красы моей неземной смягчился.
— Ну, вот и свиделись, Марья-Искусница, — усмехнулся Мерлин, вокруг шагая и смягчаться не собираясь. — Так зачем ты ко мне пришла, за тридевять земель, да еще под личиной чужой? Никак приглянулся я тебе, что задрав подол ко мне прибежала? Решила вокруг пальца обвести и женить на себе?
Я все жмурилась, а на словах этих глаза распахнула.
— Даже в мыслях не было! — возмутилась я. — Да мне на тебя посмотреть страшно, не будь нужды, я бы и на версту к тебе не подошла!
Вижу, помрачнел колдун, себя отругала и тут же попыталась исправиться ласково, глазами захлопала. Женихи, когда я так делала, дурели обычно и только улыбались блаженно.
— Эх, Мерлин, свет мой, это отчего у тебя первая мысль про женитьбу? — зажурчала я ручейком, пташкой нежной запела. — Небось, сам про меня все эти дни думал, ночей не спал, вот и выдал, что на уме вертится? Ну так уж и быть, сокол ясный… не так уж ты и страшен, если приглядеться. Рыжий опять-таки… Помоги мне в деле, за которым пришла — прощу я грубость твою и невежество, стану твоей женой, не буду противиться.
Он головой с изумлением покачал. С таким выражением на лице не жениться собираются, ой не жениться!
— А что за дело? — спросил колдун так же ласково, как я его сейчас журила. Сам за косу меня потянул, заставляя в глаза поглядеть — а они у него по-прежнему холодные, страшные. Замерла я: взгляд не отвести, не перестать на него смотреть.
— Батюшку моего ведьма прокляла, — поведала тихо. — Жить ему осталось шесть седьмиц. Спит он сейчас сном наведенным, но с каждым днем тают его силы его.
— А сам Кащей проклятье снять не смог, значит, — пробормотал колдун, усмехаясь довольно. — А гонору-то, гонору было…
— Затем и пришла к тебе, Мерлин внук Мерлина. Сказал Кащей, что только ты помочь сможешь, что только у тебя зелье волшебное есть, которое любое проклятие снимает. Помоги мне, колдун, — голос у меня задрожал, слезы на ресницах замерли. — Век тебе благодарна буду, отслужу, как скажешь.
— Это как ты мне отслужишь? — спрашивает хрипло.
— Хоть всю жизнь тебе готовить и убирать буду, — вздохнула я. — Только помоги!
Он опять головой досадливо покачал.
— Ох и красива же ты, Марья, — пробормотал, косу мою отпуская. Отошел, отвернулся от меня и через плечо бросил:
— Кончилось у меня зелье, которое нужно тебе, а варить его месяц надо, и год еще настаивать. Нечем мне тебе помочь, Марья Прекрасная, и стряпня мне твоя без надобности.
— Неужели ничего сделать нельзя? — всхлипнула я. Смотрю, и брауни Эльда всхлипывает, лапой мохнатой слезы утирает.
— Отчего же, можно, — хмыкнул он, — если добыть золотой лист с древа эльфийского, который созревание любых зелий ускоряет. Да вот беда, отдаст король мне его, если я на тебе женюсь.