Машина пробуждения
Шрифт:
Сквозь пронизанный светом дым благовоний Купер увидел идущего следом Марвина.
– Если бы ты не была такой чванливой дрянью, я бы, может быть, даже и прислушался. Отвали и сдохни, если можешь, чтобы проснуться где-нибудь подальше от меня. – Купер отбросил ее руку и, покачиваясь, вышел в пятно света – небо, озарявшее колодец религий, сияло голубизной. Оказавшиеся поблизости апостаты неодобрительно наблюдали за перебранкой.
– Если могу? – Сесстри зашлась в гулком смехе, который, казалось, не мог родиться в этом теле с осиной талией. – Купер, глупое ты недоразумение, ты даже не представляешь, насколько близко попал. И если не успокоишься и не выслушаешь меня, то лучше бы тебе пожелать самому умереть и проснуться где-нибудь, только не здесь. – Она сунула руку в сумку и достала блокнот, словно собираясь
Купер выбил тетрадку из ее рук.
Сесстри позволила блокноту шлепнуться на землю и сурово посмотрела на Купера.
– Купер, ты еще не обращал внимания на свой живот?
– Что?
– Ты успел напиться? – словно бы не веря, спросила Сесстри. – Ладно, я серьезно, Купер, расстегни брюки и разуй наконец свои глаза. Тебе моя помощь нужна, а не чьи-то там объятия.
Отвернувшись от нее, Купер впервые за все это время смог разглядеть татуировку, украшавшую нижнюю губу Марвина, – прямо на внутренней ее поверхности была набита черная монета со стилизованной змеей, ползущей вперед и словно пытающейся вырваться из его рта. Освещение было слишком скудным, да и изображение оказалось набитым довольно грубо, и все же взгляд Купера зацепился за эту деталь, хотя сам он и не понимал из-за чего. В какое-то мгновение он увидел татуировку куда более отчетливо, чем вообще казалось возможным, – Марвин держал монетку в зубах, а лежащая на ней крохотная бледно-зеленая змейка стреляла раздвоенным язычком, казавшимся продолжением языка самого Марвина. В следующую секунду наваждение исчезло.
«Это еще что было?» – несколько отстранено подумал Купер.
– Твоя губа, – произнес он, хмуро посматривая на монетку и змею. Татуировка выглядела совсем не дружелюбно. – Не… ик… не думаю, что она мне нравится.
– Метка невольника, – усмехнулась Сесстри. – Печать его хозяев и знак рабской покорности. Он просто цепной пес, Купер, посаженный здесь, чтобы подстерегать беспечных путников и тех, кого манят обещания Истинной Смерти.
– Брехня! – возмутился Марвин.
– Да неужели? – Сесстри была сама невозмутимость. – Тогда, полагаю, ты расскажешь мне, что значит эта татуировка на твоей губе, если она не указывает на твою принадлежность к «Оттоку» и не свидетельствует, что ты мальчик на побегушках у одной из банд, поклоняющихся личам, что незримо кружат над этими вашими пылающими башнями? Хочешь сказать, ты не раб неупокоенных трупов, вырывающих души из пляски жизней и подвергающих их пыткам? Насилующих детей, чтобы ощутить вкус невинности?
Марвин едва слышно выругался и подался назад. Купер стоял, не веря своим глазам.
– Все не так, – заговорил он, но оправдания не звучали особо уверенно. – Обрести свободу – вовсе не пытка.
Пока он пытался выкрутиться, из теней возникли новые гости. Черные тела бумерангами закружили над головой Купера, завывая, перепрыгивая от одних врат до других, затмевая собой небо. Облаченные в черные одеяния юноши и девушки, приземлившиеся на мостовую, подобно зловещим балеринам, крутили сальто, толкались, визгливо хохотали и демонстрировали окружающим безумные улыбки. Все они были похожи на Марвина. Худощавая девушка, будто бы соткавшись из дыма лампад, возникла из тени за спиной Купера; два парня, завывая, точно бродячие коты в марте, разлепили свои объятия и спрыгнули вниз – они были обнажены, если не считать за одежду шелковые трусики. Пришедшие поклониться мертвым богам апостаты поспешили укрыться внутри здания, бросая через плечо настороженные взгляды. В голове Купера зазвучали затихающие голоса их перепуганных набожно-безбожных сознаний:
«ОттокНадНамиПодНамиНетМираНетПокоя…»
– Ну вот что за хрень! – простонал Марвин, протягивая руку к запястью тощей девушки. – Ядовитая Лилия, ты что, не могла хоть пару секунд еще не влезать?
Но девушка отскочила, избежав захвата, и скорчила гримасу:
– Отвали, Марвин. Не видишь, что ли, что тут творится? Ты сейчас пойдешь и, как обычно, утолишь свою страсть с Гестером, убрав свои лапы подальше от бедер этого жирного червяка.
Марвин отвел глаза.
– Что скажешь, Купер, эти ребята все еще кажутся тебе участливыми незнакомцами? – ухмыльнулась Сесстри, уставившись на Марвина. Тот агрессивно прищурился, но предпочел промолчать. – Этот парень работает на нежить. Как тебе идея оказаться
– Не слушай ее. – Марвин повернулся к Куперу. – Пойдем со мной, и я покажу тебе свободу.
– Не стоит, если только в твои планы не входит оказаться расчлененным, – голос Сесстри звучал совершенно обыденно. – Купер, мы с Эшером можем тебе помочь. Не стоит якшаться с этими отбросами. Не глупи.
– Пойдем со мной, – умоляющим тоном произнес Марвин. «Сейчас».
Его печальный взгляд и влажные губы были подобны песне сирен, и Куперу так хотелось никогда не разлучаться с этими губами, прикасаться к гладкой коже, ощущая под пальцами мышцы, волосы и пот. Но и предупреждение Сесстри было не так просто проигнорировать, да и к тому же она вряд ли бы сказала нечто подобное, будь ей и в самом деле начхать на Купера. Он никак не мог принять решения, а потому предпочел просто довериться голосу инстинктов, на который обычно не обращал внимания.
– Нет, – заявил он.
Да, это было то самое слово, и было так здорово наконец-то произнести его.
Он стремительно развернулся и бросился бежать; кровь, стучавшая в его висках, выбивала ритм побега. Купер оказался за пределами дворика и скрылся в уходящем к поверхности туннеле, прежде чем Сесстри и Марвин успели еще хоть что-нибудь сказать. Колокола, распевавшие в его голове на тысячу голосов, подгоняли бежать все быстрее и быстрее, спасаясь от… От чего? В какое-то мгновение гул колоколов слился в оглушающий и выбивающий слезы поток белого шума, оборвавшийся общей высокой нотой, и все стихло. Купер убегал и от Сесстри, и от Марвина, и от их обоюдной лживости. Он буквально ощущал спиной их взгляды, словно бы в него одновременно целились сразу два снайпера.
«НеУходи!» и «НеСейчас!» – завывали их мысли. А затем где-то в той части мозга Купера, что отвечала за речь, раздался голос Марвина: «Я не такой, каким она пытается меня представить».
Купер всхлипнул и помчался еще быстрее, а вокруг вновь загудели колокола.
Хотя глаза его застила пелена слез, он продолжал бежать – сквозь гору, сквозь музыку, через мост из костей титанов и бетона. Он удирал от колоколов, минуя залитую пивом площадку, где раньше стояла бочка с пилотом, возвращаясь по собственным следам обратно в Неподобие, где его бросил Эшер, – но в последний момент передумал идти туда, поскольку уже смеркалось и места эти выглядели теперь зловеще. Посему Купер свернул, петляя по незнакомым ему улицам; практически никто из усталых обитателей Неоглашенграда не обращал на него внимания. И вот наконец он устало опустился на землю в тени трехэтажного строения посреди загаженного двора, где до него доносились лишь голоса играющих в странные игры детей. Все, о чем он мог сейчас думать, так это о доме.
Глава третья
Я пришел к пониманию одного простого факта: нет ни на земле, ни на дюжине небес места прекраснее Миссури. Если только не считать Арканзаса. Из письма Сэма Клеменса Гертруде Стайн
Никсон неспешной походкой вошел в доходный дом Мау, вспоминая о сытном ужине по субботней скидке у Лютес. Он делал вид, будто даже и не замечает ни галдящих грязных беспризорников, ни запаха кипящих в котле листьев одуванчика. Какие-то коричневые корешки качались, подобно всплывшим утопленникам, на поверхности бурлившей в кастрюлях воды, но Никсон горделиво отворотил нос от этого никогда не снимавшегося с огня варева – сегодня он набил живот жареным мясом и тушеной картошкой, и хотя бы на сей раз ему не пришлось есть на бегу. Да, он купил достойной человека еды и употребил ее, как подобает джентльмену. Насколько это возможно, когда сидишь на заднем дворе «Жюли и Гюллет», пристроив тарелку на коленях и запивая ее содержимое желтоватым пивом из надтреснутой кружки.
Остальные дети подались в стороны, пропуская Никсона, направившегося из общей комнаты в курилку, хранившую ту тайну, что отделяла минорарий Мамаши Мау от всех этих банд, богаделен и служб занятости, занимавшихся детьми Неоглашенграда. Беспризорники у Мау – настоящие, рожденные в этом городе, но брошенные своими родителями, осиротевшие или же просто невезучие, – служили прикрытием таким, как Никсон, – немальчикам и недевочкам, благословленным реинкарнацией в юном теле.