Машина пробуждения

Эдисон Дэвид

Нет, идиоткой была она сама, раз не сообразила раньше. Что совсем плохо, так это то, что она даже подспудно догадывалась, но слишком старательно гнала от себя любые мысли о существах, которые по всем статьям были значительно умнее ее.

Неоглашенград стал пристанищем для множества созданий, порой почитаемых как «боги»; жители города были атеистами до самого мозга костей, что делало это место идеальным убежищем для всевозможных Первых людей, которые хотя бы здесь могли относительно спокойно существовать, не слыша молитв и не становясь жертвами чрезмерного почитания.

Обитатели Неоглашенграда ко всем относились одинаково –

либо как к пустому месту, либо как к покойникам, либо же как к клиентам. Колокола здесь звонили по всем, а ценность имели лишь деньги.

Вот и сейчас в разбитые окна лился принесенный ветром перезвон. Служащий умиротворению, но приводящий Сесстри в бешенство. Ей хотелось надеяться, что Куперу ничего не угрожает, куда бы его ни утащили. И она точно знала теперь, кто, кроме нее самой, во всем этом виноват, и это было уже что-то.

Чезмаруль была богиней. Нет, не богиней – это антинаучный термин. Впрочем, она обладала достаточным могуществом, чтобы вопросы семантики мало что значили. Ее царство? Все потерянные вещи. Потерянные, словно Купер, она сама и Эшер, среди хаоса приближающегося сварнинга. Чезмаруль. Вот кому доставало сил, чтобы перетащить Купера с этой его Земли в Неоглашенград прямо в его первом теле. Ей хватало способностей, чтобы дурачить Сесстри, притворяясь смертной женщиной: загадочная и милая Алуэтт, что манипулировала ею с того самого момента, когда нашла скорчившейся у корней Бонсеки-сай и подобрала ей дом; Алуэтт, что заботилась о Сесстри в те дни, когда та была – как бы это сказать? – наиболее потеряна.

Кровь Сесстри просто вскипала при мысли, сколько оскорблений ей нанесли разом: она была одурачена, была уязвима, была слепа и слаба и – что хуже всего, вместе взятого, – пусть и отдаленно, но походила на потеряшку.

Она провела пальцами по волосам, позволяя им упасть на лицо розовой вуалью. В детстве Сесстри порой пряталась так за завесой волос, мечтая, чтобы они сделали ее невидимой для отца и неотступно следовавшей за ним свиты вооруженных людей. Словно игрок в прятки, отказывающийся говорить «ку-ку», Сесстри набрасывала свои розовые волосы на лицо и представляла, будто находится где-то далеко, где ее никто не найдет. В безопасном месте, где мама все еще жива, а она окружена родительской опекой. Ей говорили, что мать умерла при родах, но Сесстри знала, что это ложь. Отец всегда моргал, когда пытался врать.

Она не увидела, как через порог протянулась тень, как не увидела и того, что к дверному косяку устало привалился Эшер. Она не слышала, как его дыхание стало прерывистым при виде ее губ и груди, подчеркнутой лучами утреннего солнца. Он разглядывал ее, делая вид, будто не смотрит, отчасти опасаясь, что его застукают за этим занятием, и всецело боясь, что представившееся ему зрелище может прерваться.

– Скучала? – наконец рискнул заговорить он.

Сесстри вздрогнула, смахнула волосы с лица и устремила взгляд в направлении голоса, который узнала в ту же секунду и от звука которого ее сердце застучало так быстро, что ей даже стало неловко.

– Перечислением того, по чему я скучаю, – произнесла Сесстри, когда ее взгляд остановился на столь привлекательном для нее человеке, – можно наполнить гребаную библиотеку.

Она призвала на помощь

весь свой гнев, выковывая из него броню и облачаясь в нее, словно рыцарь в латы, но на самом деле ей хотелось ответить: «Да, да, конечно же да!»

– Похоже, не у одного меня утро не задалось.

Эшер, пошатываясь, вошел в комнату и опустился на подлокотник дивана возле Сесстри, сбросив осколки вазы с кожаной обивки на пол. Он постарался не морщиться, когда начали расслабляться мышцы его израненного тела, а потом коснулся ладони Сесстри; она не стала отдергивать руку.

Девушка с трудом вытравила из головы мысли о мягких подушках, больших серых руках и губах, способных на куда большее, нежели нахальная улыбка; то, что в его присутствии ей и самой хотелось улыбаться, казалось неприемлемым, но все же она позволила себе это маленькое кощунство.

– И не говори, просто ужас.

Сесстри не сводила глаз с городского пейзажа за окном. Застроенные домами холмы и колокольни, кружащие стаи птиц, два одинаковых сгустка желтого пламени, выступающие сегодня в роли солнц. Она не имела сейчас права думать о тепле руки, лежащей поверх ее ладони, не имела права позволить согреть себя.

– Расскажешь мне? – Он почесал пальцем длинный нос – статуя, любующаяся собственным профилем.

Сесстри поняла, что затаила дыхание.

– Как-то так вышло, что Алуэтт, моей домовладелицей, все это время была одна из Первых людей. И отмечала мой путь ленточками-подсказками, а я была слишком горделива, чтобы обратить на них внимание. И вот она вырастает выше дерева Бонсеки-сай и делает комплимент моей обуви.

Сесстри сложила руки на груди и насупилась.

Известие заставило Эшера нахмуриться, но затем он поднял ладони так, словно поддерживал чаши невидимых весов, и произнес:

– Что ж, это уже кое-что.

– Да ну? – Сесстри удивленно приподняла бровь.

Неужели тайны были только у нее? Нет, она знала, что это не так, но что же тогда скрывал Эшер и зачем?

– Именно. – Улыбка Эшера обезоруживала, но о чем он сейчас думал – о стратегии или же только о тактике? – Не стоит винить себя, мой колючий шиповничек. Даже самый одаренный из Третьих не сумеет распознать под маской даже самого молодого из Первых людей. А Чезмаруль молодой никак не назовешь – старше ее еще поискать.

Он осторожно и ласково притянул к своим губам ее кисть. Это не был поцелуй – только соприкосновение губ и запястья. Этот жест не пробудил в ней ненависти.

Не пробудил… и тем не менее на этот раз руку она отдернула.

– Эшер, да знаю я, кто она такая. Просто не подозревала, что она подобралась так близко.

– Сесстри, – взглянул на нее из-под своих белоснежных ресниц Эшер, – послушай моего совета – совета старого и мудрого человека, которому порой случается оказаться правым: не казни себя.

– Конские потроха!..

– Похоже, тебе стыдно за то, что скрыла от меня пупок Купера? – Сесстри сделала вид, что не слышит его, и Эшер тихонько засмеялся. – Думаешь, это Чезмаруль притащила сюда Купера?

– Но зачем? Зачем ей совершать нечто столь неразумное? – бросила она вопрос в мраморно-неподвижное лицо и вдруг ощутила некое родство с голубем, гадящим на статуи.

Эшер спокойно приподнял плечи и так же неторопливо их опустил, показывая, что его это не очень беспокоит.