Маскарад
Шрифт:
Вы никогда не причините мне боль, милорд. Я так вас люблю!
Тайрел закрыл лицо руками. Он знал, что не стоит верить заявлениям, сказанным в порыве страсти, но часть его хотела верить этим словам. Она была такой невинной и наивной, и каждый момент, проведенный с ним, причинял ей больше боли, чем она могла догадываться. Но как он мог позволить ей уйти?
И как он мог позволить ей остаться?
Она заслуживала больше, чем место в его кровати. Она заслуживала больше, чем стыд. Она заслуживала его фамилию, но он был обручен с другой, и, пока наследник своего отца, ничего не изменится. Через несколько
Господи, он думал, что сможет управляться в будущем с женой и любовницей, но его уже поглощало чувство вины, Элизабет уже платила ужасную цену за его похоть и эгоистичную порочность. Он даже боялся представить себе, что сейчас думает или чувствует Бланш. Ни одна из женщин не заслуживала того, чтобы ее путали с другой, — ни одна из них не заслуживала такой жизни.
Тайрел задрожал. Он не хотел этого. Он собирался защищать Элизабет и сделать ее счастливой, а не причинять боль. Было верное и было неверное, и его воспитали, чтобы различать разницу. Элизабет заслуживала большего, чем он мог ей дать. Он должен быть благородным. Он должен позволить ей уйти.
Тайрел вскочил, дрожа.
Он не мог это сделать.
Лето заканчивалось. Прошло три недели, и Лизи сидела за маленьким столиком эпохи Людовика Четырнадцатого в милой гостиной, в которой они часто бывали с Джорджи, не слишком большой, цилиндрической формы. Она пыталась написать письмо родителям. Они два раза ездили в «Адар» на ужины и недавно получили приглашение в Эскетон, где капитан О'Нил, сводный брат Тайрела, проживал сейчас со своей американской женой. Вскоре, подумала Лизи, старые друзья снова начнут приглашать ее мать к себе в дом. Ведь так?
И конечно же отец не был очень зол на нее или разочарован.
Лизи хотела попросить у них прощения и попытаться объяснить, почему выбрала жизнь с Тайрелом, хоть это и было неприлично. Она хотела объяснить, что это был ее единственный шанс и что это не будет длиться вечно. Пока она написала только «Дорогие мама и папа». Затем, наконец, она начала писать:
«Лето было необычайно приятным, с длинными, теплыми, солнечными днями и небольшим дождем. У меня все хорошо, у Нэда и Джорджи тоже. Мы провели большую часть времени в Уиклоу, обычно обедая на лужайках, как на пикнике. Один раз мы ездили в Дублин за покупками. Нэд научился ездить верхом и обожает это. Его отец купил ему валлийского пони с четырьмя белыми носками и звездочкой. Нэд назвал его Уиком, к забаве всех.
Мы очень скучаем и надеемся, что у вас все хорошо.
Ваша преданная дочь, Лизи».
Лизи не беспокоилась о письме, но боялась просить прощения. Она не должна объяснять свой выбор, особенно в письме. Возможно, недавняя буря улеглась. Возможно, с новыми приглашениями ее родители уже простили ее за позор, который она принесла фамилии Фицджеральд. Лизи молилась о своевременном ответе.
Она встала и потянулась. Был воскресный день, поэтому Тайрел был не в Дублине, и она знала, что он занят с главным садовником. Он сказал,
В последние несколько недель у них были посетители. Они провели несколько званых ужинов. У Тайрела были социальные обязанности, от которых он не мог уклониться, и, к удивлению Лизи, никто не смотрел на нее косо.
Хотя ее представили как гостью, все знали, что она — мать Нэда и открыто живет с Тайрелом. Но к Лизи не было никакого презрения, ее приглашали в гости в соседние дома в ответ на ее гостеприимство. Тайрел поощрял ее так делать.
— В Лимерике я в немилости. Но здесь никого не заботит мой статус, — сказала она однажды ночью Тайрелу, лежа в его объятиях.
— Почти все, кто заходил в гости или на ужин в Уиклоу, имеют любовницу. Мы не исключение, а правило.
Лизи знала, что неверность быстро распространялась в высшем обществе, но она не верила в это раньше.
— Но я живу с тобой, в твоем доме.
— И ты под моей защитой. — Тайрел пристально посмотрел на нее, погладив по щеке. — У лорда Робьезона три внебрачных ребенка, и все они живут с ним под одной крышей с его двумя законными дочерьми и женой. Да, я знаю, что он не держит там свою любовницу. У нее свой собственный дом.
Лизи вспомнила леди Робьезон, тучную, хорошенькую, полную жизни женщину, которая ей нравилась.
— И леди Робьезон, кажется, не возражает, — пробормотала она, удивляясь этому.
— Она знаменита своими любовниками.
Лизи уставилась на него, и он уставился на нее в ответ.
Наконец Тайрел нарушил молчание:
— Может быть, так поступать неправильно, но это реальность времени.
Лизи пристально посмотрела на него. Неужели он тоже, как и она, морально осуждает их связь? Она знала его достаточно хорошо теперь и понимала, что он не одобряет супружескую измену и что он не обрадуется, если сам нарушит свой собственный код.
— И мы как остальные.
Тайрел отвел взгляд:
— Да.
Лизи не стала добавлять: «Но это не делает нам чести». Она прижалась к нему, несчастная и обеспокоенная. Было много моментов, когда можно было не думать о будущем, но внезапно оно вмешивалось.
Тайрел обхватил ее лицо руками:
— Ты счастлива здесь, в Уиклоу, Элизабет?
Лизи застыла, ее сердце учащенно забилось, она хотела сказать ему, как сильно она его любит, и всегда будет любить, что бы ни произошло. Она кивнула, думая только о нем.
— Да. Ты делаешь меня более чем счастливой, Тайрел.
Он улыбнулся, подвинувшись к ней, и вошел в нее, но, когда она посмотрела на него, в его глазах была какая-то тень.
Лизи не в первый раз замечала эту тень — и не в последний. Лизи интуицией любовницы чувствовала, что Тайрела что-то беспокоит. Она волновалась о будущем, но его волнение было точно другого характера. Она сказала себе, что он думает о серьезных государственных делах.
И реальность сейчас снова вмешивалась в виде другого посетителя. Она с таким нетерпением ждала, что проведет день с Тайрелом. Она смотрела, как карета минует озеро и фонтан. Она была большой, на шесть человек. Лизи почувствовала тревогу.