Маски времени (сборник)
Шрифт:
Он приближается к тому, кто не является ни нилдором, ни сулидором; это спящая душа, цветом, звучанием и внешностью не похожая на другие. Это душа кого-то, рожденного на Земле. Душа Сины. Он обращается к ней, зовет ее: «Проснись, проснись, я люблю тебя, я пришел за тобой». Она не просыпается. Он зовет ее: «Я обновлен, я возродился, я полон любви. Соединись со мной, будь частью меня. Сина? Сина?» Она не отвечает.
Он видит и души других землян. У них есть г'ракх, но этого недостаточно. Души их слепы и немы. Здесь — Ван Бенекер. Там — туристы. Тут — одинокие обитатели станций в джунглях. А это выжженная
Он не в состоянии проникнуть ни в одну из этих душ.
Сквозь туман просвечивает сияние чьей-то души. Это душа Курца. Курц приближается к нему — или он к Курцу. Курц не спит.
«Теперь ты среди нас», — говорит Курц, а Гандерсен отвечает: «Да, наконец я здесь». Душа раскрывается перед душой, и Гандерсен смотрит вниз, в тьму, которой стал Курц, сквозь жемчужно-серую завесу, скрывающую его душу, в жуткую бездну, где кружатся черные чудовища. Их фигуры хаотично соединяются друг с другом, появляются, исчезают. Он смотрит дальше, сквозь черную пульсирующую мглу, видит очень яркий, холодный свет, идущий из глубины, и тогда раздается голос Курца: «Видишь? Ты видишь? Разве я чудовище? Я воплощение добродетели».
«Ты не чудовище», — соглашается Гандерсен.
«Но я страдаю», — отвечает Курц.
«За свои грехи», — замечает Гандерсен.
«Я сполна заплатил за них своими страданиями, я чист».
«Да, ты страдал».
«Когда кончатся мои страдания?»
Гандерсен отвечает, что не знает, что он не из тех, кто может положить этому конец.
«Я давно знаю тебя, — говорит Курц. — Ты хороший парень, только чуть медлительный. Сина о тебе хорошо отзывается. Иногда она жалеет, что обстоятельства не сложились лучше для тебя и для нее. Вместо этого она получила меня. И вот я там лежу. Почему ты не можешь освободить меня?»
«Что я могу для тебя сделать?» — спрашивает Гандерсен.
«Позволь мне вернуться, пусть завершится мое возрождение», — стонет Курц.
Гандерсен не знает, что на это ответить, и оглядывается в поисках других г'ракх, чтобы посоветоваться с На-синисулом, посоветоваться с Вол'химиором, с теми, кто возрождался много раз. И они собираются вместе, говорят в один голос, громовым голосом они говорят Гандерсену, что возрождение Курца уже состоялось, и ему незачем возвращаться.
Гандерсен повторяет это Курцу, но Курц уже сам слышит.
Курц съеживается. Курц снова погружается во тьму, опутанный собственной паутиной.
«Сжалься надо мной!» — кричит он Гандерсену из бездонной пропасти. «Сжалься надо мной, это ад! Я в аду!»
Гандерсен повторяет: «Мне жаль тебя. Мне жаль тебя. Мне жаль тебя…»
Его собственный голос становится все слабее и слабее, пока не наступает полная тишина. Внезапно из бездны приходит бессловесный ответ Курца, оглушительный взрыв ярости, ненависти и злобы, вопль Прометея, раздираемого клювом орла. Крик достигает своего предела и внезапно обрывается. Дрожащая ткань Вселенной снова успокаивается. Появляется мягкое, успокаивающее фиолетовое свечение.
Гандерсен плачет от жалости к Курцу. Сквозь Космос плывут потоки бриллиантовых слез, и по этой соленой реке плывет Гандерсен. Он видит планеты, путешествует среди туманностей, преодолевает облака космической пыли, проплывает над удивительными солнцами.
Он
Он видит единство всех г'ракх, и его наполняет божественное благоговение и покорность.
Теперь он понимает сложность этих двойных существ, ритм их существования, бесконечную последовательность циклов возрождения и новой жизни, одного за другим, а более всего — связь между ними, их единство. Он пронзительно ощущает то, как он изолирован от других людей, видит, какие стены отделяют одного человека от другого, отдает себе отчет в том, что каждый из них — узник, замкнутый в собственной личности. И он уже знает, что значит жить среди тех, кто научился из этой тюрьмы освобождаться.
Эта мысль угнетает его. Он думает: мы сделали из них рабов, назвали их животными, а они все время были связаны между собой, их разумы общались друг с другом без слов, они передавали музыку мыслей от одной души к другой. Мы были одиноки, а они нет, и вместо того чтобы встать перед ними на колени и умолять, чтобы они позволили нам принять участие в этом чуде, мы заставляли их работать.
Гандерсен плачет от жалости к Гандерсену.
Слышится голос На-синисула: «Не время грустить». И Срин'гахар говорит: «Что было, то прошло». И Вол'химиор добавляет: «Сожалея о том, что было, ты искупаешь свою вину». Потом все говорят вместе, в один голос, и он их понимает. Понимает.
Теперь Гандерсен понимает все.
Он понимает, что нилдоры и сулидоры — это не два отдельных вида, а лишь различные формы одного и того же существа, отличающиеся друг от друга не больше, чем гусеница от бабочки, хотя он не может сказать, кто из них гусеница, а кто бабочка. Он сознает, каково было нилдорам, когда они находились еще в первобытном состоянии, когда они рождались нилдорам и и умирали нилдорами, когда наступало время неизбежной гибели их тела. И ему понятны страх и радость тех первых нилдоров, которые поддались искушению змей и приняли эликсир освобождения, и превратились в создания с мехом и когтями. И он понимает их боль, когда они были изгнаны на плоскогорье, где до этого не бывало ни одно существо, наделенное г'ракх.
И ему знакомы их страдания на этом плоскогорье.
И ему знаком триумф тех первых сулидоров, которые вернулись из диких краев, неся с собой новую веру. Иди и изменяйся, иди и изменяйся! Оставь это тело и войди в другое! Вместо того чтобы питаться листьями, охоться и ешь мясо! Возрождайся и живи снова, не завися от тягостной телесной оболочки, которая, разрушаясь, тянет за собой душу!
И он видит нилдоров, которые согласились с этим и с радостью возродились — сначала немногие, потом больше, потом еще больше, потом целые стойбища, целые популяции следовали за ними, не для того чтобы скрыться на плоскогорье очищения, но чтобы начать новую жизнь в краю, где царят туманы. Они не могут от этого отказаться, ибо вместе с новым телом приходит священное освобождение души, единение и связь одних г'ракх с другими.