Мастер Баллантрэ
Шрифт:
Началось это ухаживание таким образом. Мы сидели все в зале и разговаривали. Мастер Баллантрэ, как это бывало много раз, начал рассказывать о том, как он проводил время, когда жил во Франции как изгнанник, и как бы случайно заговорил о том, как он порой занимался пением.
— Я пою одну песню, которая мне чрезвычайно нравится, — сказал мастер Баллантрэ. — Слова этой песни очень печальные, но, быть может, именно по этой причине песнь эта производит на меня такое сильное впечатление; в то время как я находился в изгнании, я очень часто пел ее. В ней говорится о том, как одна молодая девушка скучает о своем возлюбленном, находящемся в изгнании, и как она выражает надежду снова увидеться с ним, с близким ее сердцу человеком, живущим в чужой стране. О, бедная девушка! О, бедное сердце! — И при
Не дождавшись ответа отца, он начал петь ту самую песню, которую насвистывал полковник Бурке в то время, как я провожал его до лодки. Теперь я слышал не только мотив песни, но и слова, слова простой крестьянки, тоскующей о своем возлюбленном. Один стих врезался мне особенно глубоко в память:
Сниму поскорей я наряд свой цветной, И с другом отправлюсь ходить я с сумой, Для всех я умру. Пусть хоронят меня. Но жить я останусь, Вильям, для тебя.Баллантрэ спел эту песню очень хорошо, но играл он при этом лицом еще лучше, чем пел. Когда я жил в Эдинбурге, я много раз видел и слышал хороших артистов, и игра их чрезвычайно нравилась мне, но такого исполнителя, как мастер Баллантрэ, среди любителей я еще никогда не встречал.
В то время как он пел, он изливал всю свою душу. Казалось, будто он сам испытывал все то, о чем он пел, голос его то громко звучал, то как будто замирал, и в нем звучала неимоверная грусть, а на лице его выражались все те чувства, которыми была полна душа той девушки, сердечные страдания которой он передавал.
В продолжение всего времени, пока он пел, взор его был устремлен на миссис Генри, ясно было, что цель его была произвести впечатление именно на нее, хотя доказать этого никто не мог, он делал вид, будто он до такой степени сам увлекся песней, которую он пел, что окружающие в ту минуту для него не существовали.
Певец кончил петь, но мы все еще молча сидели, и никто из нас не произнес ни одного слова. Пока мастер Баллантрэ пел, настали уже сумерки, и никто из нас не мог ясно разглядеть черты лица своего соседа и, стало быть, не мог судить о том, какое впечатление произвело на него пение молодого певца. Мы все точно застыли, и не слышно было ни шороха, ни звука. Спустя некоторое время лорд откашлялся, и тотчас после этого молодой певец встал и, пройдя в тот угол зала, в котором обыкновенно сидел мистер Генри, тихими, неслышными шагами стал ходить взад и вперед. По всей вероятности, он желал показать, что взволнован и прибегает к этому способу, чтобы умерить волнение. Но вдруг, спустя короткое время, он снова вернулся к нам и совершенно спокойно начал рассуждать об ирландцах, о том, сколько у них хороших качеств, и о том, как к ним относятся несправедливо, так что когда в зал принесли свечи и комната, в которой мы сидели, осветилась огнями, мы разговаривали уже о самых обыкновенных предметах.
Когда зал осветили, я заметил, что миссис Генри необыкновенно бледна, и, по всей вероятности, она чувствовала себя не очень хорошо, потому что она раньше обыкновенного ушла в свою комнату.
Второй способ, который мастер Баллантрэ употребил для того, чтобы мстить брату, был следующий: он завел дружбу с маленькой мисс Катарин, с дочкой мистера Генри. Он играл с ней, брал ее на колени и целые дни проводил с ней, так что девочка искренно привязалась к нему и искала его общества, тогда как к отцу она подходила неохотно и дичилась его. Это был для мистера Генри последний удар. Видеть, как и ребенок его стал чуждаться, было для него страшно тяжело. Пропасть между ним и его женой делалась все больше и больше, прежде их хоть до некоторой степени связывала любовь к ребенку, теперь же, когда девочка явно
С каждым днем отношения между мастером Баллантрэ и миссис Генри становились все нежнее и нежнее. Она уже не избегала встреч с ним, а, напротив, проводила с ним целые часы, они то гуляли и болтали в саду, то беседовали на крытом балконе, и когда и где бы они ни встречались, они всегда находили о чем говорить, и болтовня их принимала особенно фамильярный характер.
Я не думаю, чтобы миссис Генри задалась мыслью изменить мужу, нет, насколько я мог судить о ней, она не имела этого намерения, так как знала, чего от нее требует ее долг по отношению к мужу, но она была женщина и желала весело проводить время.
Быть может, она сама этого не замечала, но она обращалась с мастером Баллантрэ совсем иначе, чем с братом, по крайней мере, для такого наблюдательного человека, как я, это было чрезвычайно заметно. Голос ее звучал совсем иначе, когда она говорила с ним; в глазах выражалась какая-то нежность, даже с мистером Генри и со мной она была теперь гораздо любезнее. По всей вероятности, она чувствовала себя в душе крайне счастливой и от испытываемого ею счастья стала добрее.
Смотреть на все это было для мистера Генри мучением. Он глубоко страдал от всего этого. Новый способ, к которому прибегнул мастер Баллантрэ, чтобы мучить брата, был действительно весьма удачен, так как он привел к тому, что мы на некоторое время избавились от нашего мучителя. Как это произошло, об этом я после расскажу.
Главная цель, побудившая мастера Баллантрэ приехать в Деррисдир, была выманить у отца и брата как можно больше денег. Он уверял, что ему оставаться в Шотландии опасно и что ему необходимо перебраться во Францию, но так как без денег он ни уехать из Шотландии, ни жить где бы то ни было не мог, то он требовал, чтобы ему выдали капитал, равнявшийся тому, который он имел в то время, как командовал полком во Франции, и который он потерял. Для того, чтобы выделить мастеру Баллантрэ такой капитал, какой он требовал, надо было продать огромную часть имения, иначе неоткуда было взять такую сумму. Мистер Генри был против этого и никогда бы не согласился на это, если бы старик-лорд не пожелал, чтобы требования брата были исполнены. Хотя мистер Генри и был бы чрезвычайно рад, если бы мастер Баллантрэ уехал, он все-таки никогда бы не решился из личных интересов содействовать разорению имущества его отца. Даже тогда, когда отец его настоятельно требовал, чтобы часть поместья была продана, он, рискуя заслужить гнев отца, счел нужным объяснить ему все дурные последствия продажи такой огромной части поместья.
— Вы должны согласиться со мной, отец мой, что если бы у меня был сын, то он мог бы быть в большой претензии на нас за то, что поместье Деррисдир разоряют, — сказал мистер Генри.
— Но ведь у тебя нет сына, так о чем же и говорить? — ответил лорд.
— Бог знает, быть может, и будет, — сказал мистер Генри. — Но, во всяком случае, отец мой, я должен вас предупредить, что хотя я и исполню ваше желание и распишусь в том, что я также согласен продать землю, я сделаю это скрепя сердце, так как ясно сознаю, что и вы, и я таким образом разоряемся, и прежде чем подписать бумагу, я объявляю, что делаю это только потому, что меня чуть ли не насильно заставляют это сделать, и прошу вас, если вам вздумается когда-нибудь снова проводить параллель между вашими сыновьями, вспомнить, как я действовал и как другой сын ваш действует. О человеке надо судить не по его словам, а по его поступкам.
Милорд сделал такое сердитое лицо, какого я еще никогда у него не видел. Вся кровь бросилась ему в голову, когда он сказал:
— Мне кажется, что ты выбрал не совсем подходящий момент для своих жалоб, Генри. Тем, что ты жалуешься, ты умаляешь достоинство того, что ты сделал. Твое великодушие по отношению к брату теряет таким образом свою цену.
— Вы ошибаетесь, отец мой, — сказал мистер Генри. — Если я соглашаюсь на то, чему я в душе сильно противлюсь, то отнюдь не из великодушия к брату, а потому, что я не хочу действовать против вашего желания.