Мастер и Виктория
Шрифт:
За волосы он втащил меня на постель и начал срывать одежду. Я рычала, извивалась, пытаясь его ударить или укусить.
– Пайк, Михей, - бросил Владлен, запыхавшись от борьбы со мной, - чего встали!
Три пары сильных рук буквально распяли меня. Владлен уже успел снять с меня толстовку и футболку, дружки стянули джинсы. На запястьях защелкнулись наручники. Потом он сорвал с меня трусики и грубо затолкал их мне в рот.
– Теперь не будешь кусаться.
Дальнейшее я помню плохо. Было больно, мерзко… и опять больно… Я больше всего хотела отключиться, чтобы ничего не чувствовать. Но беспамятство не приходило.
Устав,
А я молчала. Он подошел, не понимая, почему я молчу. Тогда я плюнула ему в лицо. Он опешил от неожиданности и залепил мне звонкую пощечину. И еще одну. И еще. Он с наслаждением бил меня по лицу, возбуждался от этого. И снова насиловал. И снова бил.
Потом уступил меня своим дружкам. И опять насиловал.
Если бы не появился его отец, неизвестно, чем бы это все закончилось. Я, изнасилованная, избитая, с разбитыми губами и заплывшим глазом, чувствовала себя сильнее этого ничтожества и его дружков. При виде бритоголового папаши с бычьей шеей, бесцеремонно ворвавшегося в спальню с самый разгар «веселья», ублюдок тихо сполз с меня и, подобрав штаны, растворился за дверью. За ним так же тихо последовали его прихвостни.
Папаша, увешанный золотыми цепями и синий от наколок, взглянув в мои глаза, понял все. Отстегнул наручники. Пока я разминала затекшие до синевы запястья, стоял у окна, отвернувшись. В полной тишине я оделась. Он достал пухлый бумажник, отсчитал пачку зеленых и положил передо мной. Я взяла их и ушла. Пешком шла по дороге в город, пока какой-то сердобольный дачник, дедуля лет шестидесяти, не подвез меня до общаги.
За два дня я уволилась из кафе, детского садика, забрала документы из колледжа. И уехала в Москву. Так бесповоротно и жестоко закончилось мое детство.
Я ехала в полупустой электричке и смотрела вперед невидящими глазами. Сухими. Слез не было. Потому что я не могла их себе позволить. Хотела ли я отомстить? Ненавидела ли я его? Конечно. Но больше я ненавидела себя. Я получила то, чего заслуживала. Оттраханная, избитая сука, которой заплатили деньги за ее позор.
Выйдя из вагона, я какое-то время стояла на перроне, не понимая, куда мне идти и зачем. Проходящие поезда манили закончить свое бессмысленное существование под их колесами. Но подумав, я решила, что это слишком легко для такой, как я. Я еще не искупила своей вины. Перед Лексом, которого сдала. Перед матерью, которую не смогла спасти. Перед отцом, которого едва не соблазнила. Перед Костей, который даже не пробовал сопротивляться.
Я бесцельно каталась по разным веткам метро, пока мой взгляд не упал на объявление о наборе персонала в ночной клуб «Спейсер». На глянцевой картинке в темно-бордовых тонах девушка в обтягивающем латексе прижимала палец к губам в жесте, призывающем к молчанию. Что-то было в ее глазах… Под ложечкой у меня засосало, словно я скоро узнаю ответы на свои вопросы.
Глава 3. Зимин
Клуб
В клубе царил полумрак и тишина. Толстые ковры в коридорах служебных помещений скрадывали шаги. Интерьер был мрачноватым, в черно-бордовых тонах. Обилие клеток, цепей, хромированных шестов и поручней, создавало жутковатый антураж, навевая мысли о пытках и инквизиции. Сердце забилось сильнее, горло пересохло, в животе скрутился тугой узел.
Угрюмый охранник в черной майке, накачанные руки которого сплошь пестрели вычурными цветными татуировками, бесцеремонно втолкнул меня в приемную управляющего.
Секретарша, крашенная в иссиня-черный цвет, с густо подведенными глазами в стиле «смоки айз» и ярко-красной помадой, окинула меня презрительным взглядом, задержавшись на разбитых губах и проступающих сквозь макияж синяках на скулах.
– Виктория Раменская, - произнесла я тихо, опустив глаза. – Хотела бы работать в клубе.
Девица усмехнулась и нажала на кнопку селектора и произнесла что-то так быстро, что я не разобрала. Мужской голос ответил: «Пусть войдет».
Девица снова презрительно скривилась и кивнула на дверь, обитую темно-красной кожей.
Переступая порог его кабинета, я почему-то знала, что это изменит всю мою жизнь.
Меня приняли. Управляющий, господин Зимин, строгий мужчина лет сорока, с темными волосами, тронутыми сединой, и пронзительными серыми глазами, долго сомневался, разглядывая мое избитое лицо, задавал странные вопросы, потом заставил снять куртку, встал из-за стола и обошел вокруг меня. Отвратительное ощущение, что он ощупывает меня глазами, словно скотину на базаре. Но я стиснула зубы и твердила про себя: «Ты это заслужила, ты это заслужила». Наконец он остановился прямо передо мной и, сдавив пальцами подбородок, заглянул мне в глаза. Его взгляд будто прошил насквозь, отчего ноги примерзли к полу, я перестала дышать.
Не знаю, что он увидел в моих глазах. Но, удовлетворенно хмыкнув, отпустил меня и, повернувшись спиной, бросил небрежно:
– Принята. Можешь начинать сегодня вечером. Пока на кухне. Там посмотрим.
– Спасибо, - пролепетала я и попятилась к двери.
После месяца мытья грязных тарелок, меня допустили до работы в зале. Работа официанткой была мне не в первой. Правда, немного смущала униформа – слишком короткая юбка из лакового кожзама с молнией сзади снизу доверху и такой же корсет без бретелек. Выбора не было. Париться на кухне посудомойкой было слишком тяжело: пальцы распухали от горячей воды и щелочи, становясь как сосиски, глаза разъедало от испарений.
В свой первый вечер я оделась в униформу и разглядывала себя в зеркало, когда сзади подошла девушка лет двадцати, темноволосая, высокая и статная, одетая также, и сказала:
– Новенькая? С кухни перевели? Ну, давай знакомиться, я Лариса.
– Вика, - ответила я, глядя на ее отражение в зеркале.
– Неплохо смотришься. Тебе идет, - улыбнулась Лариса. – Везет тебе, у тебя грудь маленькая, корсет не будет съезжать. А то я вечно его подтягиваю. Да и облапать все норовят.
Она провела ладонью по своей груди, пышной, полного четвертого размера, явно предмету гордости.