Мастер ветров и закатов
Шрифт:
Я молча пожал плечами. Какой из меня специалист? Потом сказал – просто чтобы не затягивать паузу:
– То-то леди Сотофа обрадуется, когда узнает, что все это нам девочка устроила.
– Кто обрадуется?
– Одна моя знакомая. Самая невероятная ведьма в Соединенном Королевстве. Подозреваю, что и во всем Мире круче ее никого нет, хотя тут сложно утверждать наверняка. Международных соревнований у нас пока не устраивали. Ай, неважно. Просто ей нравится дразниться. Например, говорить, что девочки лучше мальчиков. И даже глупости у них в головах и вполовину не такие дурацкие, как у нас. Теперь ты станешь ее козырной картой на вечные времена.
– Надо же, – усмехнулась она. – А мне, сколько себя помню, пытались доказать
– Да, примерно представляю, – кивнул я.
– Откуда?
– Ну видишь ли…
Я на миг замешкался, но потом решил: когда не знаешь точно, о чем можно сказать, а о чем следует промолчать, лучше говорить правду. По крайней мере не запутаешься.
– Я долго жил там, где ты сейчас спишь.
– Как это? В моем доме?!
– Ну это все-таки вряд ли. Просто когда-то я был частью той реальности, которая для тебя явь. Одним из миллионов этих, знаешь, бессмысленных статистов, которыми заполняют улицы городов. Должен же кто-то там ходить – по крайней мере когда ты выглядываешь в окно.
– А в каком городе? – оживилась она. – И когда? До какого года?
– В разных городах. Очень давно. И все это совершенно неважно, – сказал я и сам удивился резкости своего тона.
Почему-то очень не хотелось обсуждать с ней подробности. Как будто разговор мог каким-то непостижимым образом вернуть меня обратно.
Хотя конечно же не мог.
Ну, по крайней мере она не обиделась. Наоборот, рассмеялась:
– Сейчас, чего доброго, выяснится, что ты тоже спишь и видишь сон. И больше всего на свете боишься проснуться – в точности как я.
Вот как. Больше всего на свете, значит.
– Когда-то этот город и правда мне снился, – сказал я. – Но попал я сюда гораздо позже. И уже наяву. Целиком, со всеми потрохами.
– Разве такое возможно?!
– Конечно нет. Но у некоторых людей иногда получается. Может быть, и у тебя…
Она не дала мне договорить.
– У меня уже все получилось. Я уже тут. Этого достаточно.
– Нет, – мягко сказал я. – Совсем нет.
Тогда она взяла меня за руку. Вернее, вцепилась мне в руку, да с такой силой, что потом долго еще оставались два бледных, но все-таки вполне заметных синяка.
Требовательно спросила:
– Вот видишь?
– Что?
– У меня настоящее тело. Мое оно, не мое, неважно, какое-то есть, и хорошо, сойдет. Главное, я – тут. Твердая, теплая, не призрак какой-нибудь дурацкий. И могу не только делать разные удивительные вещи, но и есть, и пить например. Я уже пробовала. Зашла в какой-то ресторан, пожаловалась, что голодна, и меня накормили. Сказали, за счет Короля – ну, на то и сон, чтобы все так просто решалось, правда?
– На самом деле сон тут ни при чем. У нас всех желающих за счет Короля кормят, – улыбнулся я. – А ты правда была голодна? Вот чего у меня совершенно точно никогда не бывает во сне, так это аппетита.
– У меня тоже не было. Просто захотела проверить, смогу ли я есть. Смогла. Это важно.
– На самом деле, к сожалению, неважно. Просто тебе снится, что у тебя есть тело, способное есть. И трогать других людей. И вообще на все что угодно способное. Но это не отменяет того факта, что твое настоящее тело сейчас лежит в постели. Или не знаю, где ты заснула. Но оно лежит там. И если ты еще какое-то время не проснешься, оно умрет. В этом, собственно, и заключается проблема. Зато у тебя вполне может получиться потом…
Но она снова меня перебила.
– Умрет – вот и отлично! Этого я и хотела.
– Смерть отличной не бывает, – сердито сказал я.
– Ну слушай. Ты же пока ни черта обо мне не знаешь. Да и нечего там знать. Если я скажу, что мне шестьдесят восемь лет, ты, конечно, и бровью не поведешь, потому что это мои шестьдесят восемь лет, а не твои. Чужая старость не тяготит. Это мне каждый шаг дается с трудом и болью – не такой сильной, чтобы орать во весь голос, но игнорировать ее тоже не получается. И дальше будет только хуже, наяву чудес не бывает, по крайней мере таких. Сам подумай, на хрена мне такое тело? Чтобы потаскаться с ним еще несколько лет, а потом умереть в муках? В бесплатной больнице, где персонал экономит на обезболивающих? Среди чужих людей, которые ждут, когда я уже наконец издохну и заткнусь? Спасибо большое, такая соблазнительная перспектива! Но если появился шанс умереть во сне прямо сейчас – беру, не задумываясь.
– Понимаю, – кивнул я. – Но…
– Даже это на самом деле фигня, – неожиданно сказала она. – Возраст, болячки, бедность. Все можно пережить, когда есть смысл.
– Смысл?! – изумился я. – Да у тебя во сне смысла больше, чем у всего остального человечества наяву.
– Вот именно, во сне. Только во сне, – яростно бросила она. – И всегда так было. Наяву я полная, безнадежная бездарность. Как бы художница – считается, что так. С настоящим дипломом! Сколько себя помню, рисую. Пейзажики, натюрмортики, иногда абстрактушечки – это у нас называется «для души». Хочешь честно скажу? «Для души» – это даже ужасней, чем честные кондовые пейзажики. Которые, кстати, довольно охотно покупают. За гроши, конечно, но больше я и сама бы за них не дала. Впрочем, я бы за них не дала вообще ничего. Зато отдала бы все на свете за то, чтобы эти бездарные картинки вдруг оказались чужими. Как будто я сошла с ума и зачем-то их присвоила, но теперь-то ясно, что я тут ни при чем. Уфф, пронесло! Но такому, конечно, не бывать.
– Ннно… – начал было я, но она не дала мне вставить ни слова.
– Я с детства знала, для чего нужно искусство. И каким должен быть художник. И зачем вообще это все. Чтобы изменять всякую человеческую жизнь, а через сумму таких изменившихся жизней – весь мир. Изменять – и даже не потому что такова моя воля. А потому что такова воля мира. Он всегда хочет меняться и зовет на помощь всех, кто окажется рядом. А настоящий художник просто стоит ближе всех, вот в чем секрет. Вечно подворачивается под руку в самый неподходящий, то есть наоборот, в самый нужный и самый прекрасный момент… Слушай, я же правда еще подростком все это поняла. Но понимание ничего не изменило. В своем воображении я связывала невидимые линии мира сладостным звенящим узлом. А на практике малевала дурацкие пейзажи, от которых не пахло свежей травой. И портреты, ни один из которых ни разу не заговорил. И даже не принялся стареть вместо хозяина, хотя, казалось бы, чего проще. «Миленько, – говорили мне. – Очень миленько». Страшный на самом деле приговор. Я думала – ладно, вырасту, научусь. Выросла, вот даже состарилась. Но научилась только халтурить, не особо мучаясь совестью, потому что какая разница, что намалевано красками по холсту? Художнику нужен совсем другой материал – тот, из которого сотканы воздух, звезды, вода. И вот этот незримый звенящий свет, заполняющий все живое. И сила, чтобы удержать все это в руках. И вдруг сбылось! Во сне, но это настолько больше, чем ничего, что грех привередничать. А если верить тебе – говорю же, очень хочу поверить! – все эти удивительные вещи происходят не только в моем сознании, но и для других людей. Отлично же, слушай! Просто отлично. И какой дурой надо быть, чтобы проснуться и променять все это на скучную жизнь бездарной старухи. Зачем?!
– Затем, что твое сознание может тут резвиться, только пока тело остается живым. Если бы дела обстояли иначе, не стал бы тебя искать…
– А ты меня искал? – удивилась она. Невнятные черты снова заострились от напряжения, сложились на миг в недоверчивое и, чего уж там, довольно неприятное лицо. – Надо же! А я думала, это я тебя нашла. Человека, который зачем-то пишет на небе стихи. Захотела и нашла, оказалась рядом. А стихи в небе – это, получается, была просто приманка?
«Идиот, – подумал я. – Боже, какой фантастический идиот. Кто за язык тянул?»