Мастера детектива. Выпуск 3
Шрифт:
Уж не надеялся ли он, что Лурса станет его утешать? Очень возможно, что и так. И вовсе это у него не от цинизма. Тут обдуманного намерения нет. Во всей этой истории он видел лишь себя, себя одного, вернее, себя и Николь, что одно и то же, ибо Николь существовала только в связи с ним.
Разве Лурса, когда его бросила жена…
Привычным жестом он опрокинул стакан вина; и снова подумал, почему в связи со всеми этими мальчишескими историями он все время возвращается мыслями к самому себе. Только сейчас он это заметил. В течение целого часа он думал в первую очередь о себе,
Ничего общего! Ничего похожего! Вовсе он не был бедным, как этот Маню, не был евреем, как Люска, не был таким хилым, как его племянник Доссен. Он не ходил в «Боксинг–бар» и не развлекался, выдавая двоюродную сестру за любовницу.
Его и этих молодых людей разделяло не только то, что принадлежали они к разным поколениям.
Он был одиноким, вот кем он был. Только сейчас ему открылась истина! Даже подростком он был одинок из гордости. И думал, что можно остаться одиноким, живя вдвоем. А потом в один прекрасный день вдруг обнаружил, что дом его пуст.
Но почему ему так неприятно чувствовать под пальцами жесткую щетину бороды?
Неужели надо признаться самому себе, что им овладело некое чувство, до ужаса напоминавшее обыкновенное унижение?
Может быть, оттого, что ему уже сорок восемь лет? Оттого, что он опустился, ходит грязный? Или пьет?
Он не хотел об этом думать. Уже дважды до него долетали удары колокола, извещавшие о часе обеда, а он даже не пошевелился.
В длинном коридоре прозвучали чьи–то шаги, кто–то повернул ручку двери. Потом спохватился и постучал.
— Кто там?
— Это я.
Ровный голос Николь. Лурса открыл дверь. Ясно, дочь уже знает, что Маню у него в кабинете. Карла, конечно, не преминула сообщить ей об этом.
Поэтому–то, черт возьми, она так спокойна, поэтому–то так аккуратно уложила свои белокурые волосы, собранные тяжелым узлом на затылке, поэтому так безмятежен ее взгляд и даже не порозовела ее матовая кожа!
— Я не хотела вас беспокоить.
Она подошла к юноше, протянула ему руку:
— Добрый день, Эмиль.
Выходило, что чуть ли не он, Лурса, здесь лишний.
— Добрый день, Николь. Я во всем признался твоему отцу.
— И хорошо сделал.
Они были на «ты»! Даже Карла, дувшаяся на весь Божий свет, и та называла его мсье Эмиль. Они, именно они, были близкими в этом доме. Это они образовали союз. Это они — семья.
И не его, отца, а Эмиля спросила Николь:
— Ну, что же вы решили?
Лурса повернулся к ним спиной, поскольку не был уверен, что выражение лица не выдаст его, а он не желал давать им повод торжествовать над ним. Оставался единственный способ с честью выйти из положения — налить себе стакан вина и выпить. Почему его жест вызывает в них брезгливое чувство? Разве сами–то они не пьют? Ведь их шайка только тем и занималась, что пила напропалую и танцевала под патефон.
Уж не ищет ли он себе оправдания? Никто на него и не собирался нападать. А раз он повернулся к ним спиной, так и осталось невыясненным,
Правда…
Да, да, вся правда в том, и он вынужден это признать, что в течение этого часа, может, с самого утра, а возможно, уже очень давно его тяготило одиночество. В конце концов оно превратилось в какой–то тоскливый страх, приобрело приторный вкус стыда.
Один во времени и пространстве! Один с самим собой, наедине с этим грузным, плохо ухоженным телом, с этой неаккуратно подстриженной бородой, с этими большими глазами, по которым сразу видно, что он страдает печенью, наедине со своими какими–то прогорклыми мыслями и с бургундским, от которого его подчас мутит.
Когда он обернулся, лицо его, как и всегда, кривила недобрая усмешка.
— Чего же вы ждете?
Они, бедняжки, и сами не знали, чего ждут. Эмиль окончательно растерялся, и только спокойствие Николь помогло ему обрести равновесие.
— Можно я провожу его донизу? — спросила дочь.
Лурса только молча пожал плечами.
Они не успели сделать по коридору и десяти шагов, а он уже подошел к зеркалу и уставился на свое отражение.
— Алло!.. Это вы, Эктор? Опять Зануда!
— Я просто с ума схожу от волнения. Не заглянете ли вы ко мне хоть на минутку?.. Шарль по делам в Париже.
Я постаралась объяснить ему по телефону, что случилось, но он раньше завтрашнего дня приехать не сможет… Лурса был неумолим. Пусть сестра хоть в ногах у него валяется, пусть корчится от страха, он даже пальцем не пошевелит. А его раздушенный зятек, конечно, в эту самую минуту обедает с девочками в отдельном кабинете!
— Послушайте, Эдмон еще не вернулся… Я боюсь говорить об этом по телефону… Как, по–вашему, нас не подслушивают ?
Лурса нарочно ничего не ответил.
— До сих пор он сидит у следователя… Дюкуп мне только что звонил… Вернее, я просила об этом Рожиссара, просила, чтобы меня держали в курсе дела. Кажется, допрос еще не кончен… Дюкуп не сообщил мне никаких подробностей, но дал понять, что все гораздо серьезнее, чем ему казалось поначалу, и что дело будет трудно замять.
— Ну и что? — спросил он, нарочно усиливая хрипоту в голосе.
— Но, Эктор…
— Что?
— Ведь все произошло в вашем доме. Это Николь… Короче, если бы вы следили за ней… Извините, пожалуйста… Нет! Я вовсе не это хотела сказать… Поймите, я совсем больна от волнения. Я вынуждена была лечь в постель и вызвала врача.
Она и так вызывала врача три–четыре раза в неделю по любым пустякам: то у нее был истерический припадок, то просто не знала, как убить время…
Болезни для нее то же самое, что красное вино для ее родного брата!
— Послушайте, Эктор!.. Сделайте над собой усилие… Приезжайте ко мне сейчас… Вернее, будьте милым…
— Я не милый!
— Да замолчите! Я сама знаю, какой вы! Но не могу же я в моем теперешнем состоянии идти в суд. Зайдите за Эдмоном и приведите его, если допрос уже кончился. Я так боюсь, что он наделает глупостей! Приведете его домой и, кроме того, дадите мне совет. Вернее, дадите совет ему…