Мастера русского стихотворного перевода. Том 1

Пушкин Александр Сергеевич

354.

Как из пены волн рожденная, И прекрасна и пышна, За другого обрученная, Дышит прелестью она. Сердце многотерпеливое! Не ропщи и не грусти, И безумство торопливое Бедной женщине прости. <1865>

355.

Я не ропщу, хоть в сердце стынет кровь, Моя навек погибшая любовь! Алмазы, что в кудрях твоих горят, Ночь сердца твоего не озарят. Я это знал. Всё это снилось мне: И ночь в твоей сердечной глубине, И грудь твою грызущая змея, И как несчастна ты, любовь моя! <1865>

356.

Несчастна ты — и ропот мой молчит. Любовь моя, несчастны оба мы! Пока нам смерть сердец не сокрушит, Любовь моя, несчастны оба мы! Как ни играй насмешка на устах, Как гордо ни вздымайся грудь твоя, Как ни гори упорный блеск в глазах, Несчастна ты, — несчастна, как и я. Незримо

скорбь уста твои мертвит, Глаза пылают, горечь слез тая, От скрытой язвы грудь твоя болит; Несчастны оба мы, любовь моя! <1865>

Мориц Гартман

357. Белое покрывало

1 Позорной казни обреченный, Лежит в цепях венгерский граф. Своей отчизне угнетенной Хотел помочь он; гордый нрав В нем возмущался; меж рабами Себя он чувствовал рабом — И взят в борьбе с могучим злом, И к петле присужден врагами. Едва двадцатая весна Настала для него — и надо Покинуть мир! Не смерть страшна: Больному сердцу в ней отрада! Ужасно в петле роковой Средь людной площади качаться… Вороны жадные слетятся, И над опальной головой Голодный рой их станет драться. Но граф в тюрьме, в углу сыром, Заснул спокойным, детским сном. Поyтру, грустно мать лаская, Он говорил: «Прощай, родная! Я у тебя дитя одно; А мне так скоро суждено Расстаться с жизнью молодою! Погибнет без следа со мною И имя честное мое. Ах, пожалей дитя свое! Я в вихре битв не знал боязни, Я не дрожал в дыму, в огне, Но завтра, при позорной казни, Дрожать как лист придется мне». Мать говорила, утешая: «Не бойся, не дрожи, родной! Я во дворец пойду, рыдая: Слезами, воплем и мольбой Я сердце разбужу на троне… И поутрy, как поведут Тебя на площадь, стану тут, У места казни, на балконе. Коль в черном платье буду я, Знай — неизбежна смерть твоя… Не правда ль, сын мой! шагом смелым Пойдешь навстречу ты судьбе? Ведь кровь венгерская в тебе! Но если в покрывале белом Меня увидишь над толпой, Знай — вымолила я слезами Пощаду жизни молодой. Пусть будешь схвачен палачами — Не бойся, не дрожи, родной!» И графу тихо, мирно спится, И до утра он будет спать… Ему всё на балконе мать Под белым покрывалом снится. 2 Гудит набат; бежит народ… И тихо улицей идет, Угрюмой стражей окруженный, На площадь граф приговоренный. Все окна настежь. Сколько глаз Его слезами провожает, И сколько женских рук бросает Ему цветы в последний раз! Граф ничего не замечает: Вперед на площадь он глядит. Там на балконе мать стоит — Спокойна, в покрывале белом. И заиграло сердце в нем! И к месту казни шагом смелым Пошел он… с радостным лицом Вступил на пoмост с палачом… И ясен к петле поднимался… И в самой петле улыбался! Зачем же в белом мать была? О, ложь святая!.. Так могла Солгать лишь мать, полна боязнью, Чтоб сын не дрогнул перед казнью! <1859>

Пьер-Жан Беранже

358. Может быть, последняя моя песня

Я не могу быть равнодушен Ко славе родины моей. Теперь покой ее нарушен, Враги хозяйничают в ней. Я их кляну; но предаваться Унынью — не поможет нам. Еще мы можем петь, смеяться… Хоть этим взять, назло врагам! Пускай иной храбрец трепещет, — Я не дрожу, хотя и трус. Вино пред нами в чашах блещет; Я богу гроздий отдаюсь. Друзья! наш пир одушевляя, Он силу робким даст сердцам. Давайте пить, не унывая! Хоть этим взять, назло врагам! Заимодавцы! беспокоить Меня старались вы всегда; Уж я хотел дела устроить — Случилась новая беда. Вы за казну свою дрожите, — Вполне сочувствую я вам. Скорей мне в долг еще ссудите! Хоть этим взять, назло врагам! Небезопасна и Лизета; Беды бы не случилось с ней. Но чуть ли ветреница эта Не встретит с радостью гостей. В ней, верно, страха не найдется, Хоть грубость их известна нам. Но эта ночь мне остается… Хоть этим взять, назло врагам! Коль неизбежна гибель злая, Друзья, сомкнемтесь — клятву дать, Что для врагов родного края Не будет наша песнь звучать! Последней песнью лебединой Пусть будет эта песня нам. Друзья, составим хор единый! Хоть этим взять, назло врагам.

359. Школьный учитель

Ах, повеса, озорник! Ну, на что это похоже? Я заснул всего на миг, А уж он и прочь от книг… Ах, совсем мне с ним беда… И какие строит рожи! Ах, совсем мне с ним беда. Поскорее хлыст сюда! Мало ль он меня бесил! Я вина принес недавно, Да поставить в шкап забыл, — Он бутылку утащил… Ах, совсем мне с ним беда… Да и выпил всю исправно. Ах, совсем мне с ним беда. Поскорее хлыст сюда! Поутру жена начнет В спальне мыться, одеваться — Он из класса ускользнет, К щелке двери припадет… Ах, совсем мне с ним беда… И изволит любоваться. Ах, совсем мне с ним

беда. Поскорее хлыст сюда! Раз и с дочерью застал: Вижу, с нею он приятель. Знать, уроки ей, нахал, Он и прежде уж давал… Ах, совсем мне с ним беда… Вот хорош преподаватель! Ах, совсем мне с ним беда. Поскорее хлыст сюда! Не уйдешь теперь ты так; Вспомнишь ты расправу эту. Что ворчишь ты?.. Я… колпак? Что?.. жена… намедни… Как! Ах, совсем мне с ним беда… И детей уж в мире нету! Ах, совсем мне с ним беда. Поскорее хлыст сюда!

Из литовских народных песен

360.

У меня был коник — Малый, да удалый; Возил меня коник, Возил меня верно: На гору шел рысью, Под гору шел скачью, Через ямы прыгал, Через речки плавал. Встретил я девицу, Горе-мастерицу: Ни спрясти потоньше, Ни соткать покрепче. У меня ли плетка Связана тоненько, Сплетена крепонько; Научила плетка Прясть и ткать девицу: Ниточки не рвутся, Тканье не дерется.

Н. В. Гербель

Джордж Крабб

361. Ласточки

Подобно ласточкам, которые рядами Стоят на отмели, с подъятыми крылами, И ждут, чтоб отлететь с попутным ветерком, И я стоял и ждал на берегу морском Минуты — бросить всё и в край другой умчаться. И я жалел о тех, кто должен был остаться, Чтоб слушать вечный рев пучины, и прожить Весь век на берегу, к которому стремятся Сердитые валы, грозя его залить… <1856>

Джордж Гордон Байрон

362. Поражение Сеннахерима

Как волки на стадо, враги набежали… Их орды багрянцем и златом сияли; Как на море звезды, горели мечи, Когда их волна отражает в ночи. Как листья дубравы весной, на закате, Виднелись знамена бесчисленной рати; Как листья дубравы осенней порой, Валялись их трупы с наставшей зарей Зане восшумело крыло Азраила: В лицо нечестивым он смертью дохнул — И сон непробудный им очи сомкнул, И, дрогнув, в них сердце навеки застыло. Здесь конь безобразною грудой лежит: Дыханье раздутых ноздрей не живит, И пена, застывши с последним храпеньем, Белеет, как брызги прибоя к каменьям. Здесь всадник безгласный лежит в стороне: Роса на челе его, ржа на броне; И в ставках не слышно ни шума, ни звона; Труба безглагольна, недвижны знамена. И вдовы Ассура взывают в слезах; Кумиры Ваала повержены в прах; И рать их без битвы, неся нам оковы, Растаяла снегом от взора Еговы. 1859

363. Видение Валтасара

Пирует царь. Вокруг владыки Сатрапы пьяные сидят, И длится пир, и льются клики При свете тысячи лампад. Сосуды золота литого, В Солиме чтимые святом, Кипят безбожника вином — Твои сосуды, о Егова! Тогда средь праздничного зала Рука явилась пред царем: Она сияла и писала, Как на песке береговом; Она сияла и водила По буквам огненным перстом И, словно огненным жезлом, Те знаки дивные чертила. И, видя грозное явленье, Владыка выронил бокал, Лицо померкло на мгновенье, И громкий голос задрожал: «Созвать волхвов со всей вселенной, Первейших в мире мудрецов — Пусть объяснят значенье слов, Прервавших пир наш вожделенный!» Умны халдейские пророки: Им тайны ведомы земли; Но объяснить святые строки Жрецы Ваала не могли. Учены старцы Вавилона, Пытлив их ум и зорок глаз, Но и они на этот раз Не послужили им у трона. Тогда какой-то отрок пленный Перед властителем предстал И тотчас смысл их сокровенный Уразумел и разгадал. Звездами храмина сияла; Пред ним пророческий глагол; Он в ту же ночь его прочел: Заря пророка оправдала. «Готова царская могила… Владыка взвешен на весах… Но где же власть его и сила, Когда он легок, словно прах? Его порфира — саван бренный, Могильный холм — его намет. Уже мидиец у ворот И перс на троне полвселенной!» <1864>

Тарас Шевченко

364. Дума

Ох, мои вы думы, думы, Тяжело мне с вами! Что стоите на бумаге Хмурыми рядами? Что вас в поле, как былинку, Ветром не умчало? Что вас, словно сиротинку, Горе не заспало? Может, сердце или очи Карие найду я, Что заплачут и над вами — Больше не хочу я. Лишь одну слезинку с карих — Пан я над панами! Ох, мои вы думы, думы, Тяжело мне с вами! Ох, мои вы думы, думы, Дорогие дети! Я растил вас — на кого же Вас покину в свете? Пробирайтеся в Украйну, Затаив кручину, Под плетнями, сиротами… Я же — здесь загину. Там вы правду, там вы сердце Верное найдете, А быть может, и святую Славу наживете… Приласкай же их, Украйна, Милая сторонка, Неразумных, как родного Своего ребенка! <1857>