Мастера. Герань. Вильма
Шрифт:
— Ну как бы это тебе объяснить? Особая должность. Подчиняться будешь только архитектору и мне. Иной раз придется тебе присмотреть и за мастерами.
— Еще и за мастерами? Да смогу ли?
— Ты все сможешь. Каждое утро будешь являться ко мне, а в течение дня следить за работой, проверять каменщиков и плотников. У тебя везде должен быть глаз. Понятно?
Парень улыбнулся. Подняв руку, кончиками пальцев стал легонько поглаживать нос — Понятно, понятно. Да, кстати, сколько за это положено?
— Сразу же деньги у тебя на уме! Тебе мало, что будешь за мастерами приглядывать? Не бойся, получишь больше, чем мастер. Потому что адлатусу набавляет еще и инвестор.
— Какой такой инвестор? Никакого инвестора я не знаю.
— Скоро объявится. А не объявится, тебе бояться нечего, у меня с инвестором хорошие связи. Если где что застопорится, обращайся сразу ко мне. Смело можешь ко мне обращаться. Ты должен обо всем мне
Парень недоверчиво: — Вы вроде бы о десятнике говорите.
— Десятник десятником, ты его сюда не припутывай! Десятником может стать любой олух. А ты получишь диплом. Только не сразу, сперва подучись. Адлатус ты уже с нынешнего дня, а диплом получишь только в конце.
И с этой минуты «руководитель» превратился в адлатуса. Ловкий, понятливый был адлатус. Правда, и учитель был у него хороший. Строитель умел наставлять уму-разуму. Позже, когда церовский костел был готов, адлатус получил и диплом, да он и сам мог уже раздавать дипломы. И часто потом вспоминал: «Да, во времена оны ходил я в адлатусах». Однако он ни разу не открылся, когда, для кого и где ходил в адлатусах. Не открылся потому, чтобы случайно не обнаружилось, что люди когда-то считали его халтурщиком. Конечно, сам-то он никогда не считал себя таковым. А может, это все одни сплетни, люди-то злые, ни за что готовы утопить человека в ложке воды.
И Гульданы здесь. Опять все четверо вместе и успели уже как следует поработать. Само собой, вокруг них и помощников много. Пожалуй, столько и не требуется. По большей части это мальчишки, что недавно окончили школу, а те дивятся любой пустяковине, правда не слишком — подивятся немного, а там опять все представляется им само собой разумеющимся. Завидели дерево — и сразу всем захотелось в плотники.
— Ребята, не так ретиво! — Мастер вынужден был слегка их осаживать. — Для учеников у меня одно правило: принеси да отнеси, то подай, а то прими! Беги, да чтоб одна нога тут, другая там! А коли надо что подержать, так уж и не двигайся, и не дыши!
Кто понял, а кто и нет, не у всех же одинаковое понятие, нашлись и такие, что хотели разом стать подмастерьями, а двое-трое даже и мастерами. Гульдану пришлось их усердие охладить несколькими легкими затрещинами.
Кой на какие работы мальчишек подрядил Ондрей.
— Плотники, сюда! — кричал он. Радовался, что и у него подчиненные. — Леса для каменщиков подымать будем!
Да, на это надо было вам посмотреть! Ох и запарились все! В два счета леса выросли. Ондро аж взмок весь.
— Эй, каменщики! — кричал он. — Давайте поднатужьтесь как следует! Не отлынивайте! Пускай костел вдарит в самое небо!
Да, в самом деле! Это было подлинное горение. Все катило как по маслу, ну и не диво, что иной раз закатывали и оплеуху. Катило или ладилось? Что так, что эдак, кому закатят или заладят оплеуху, тому все равно, а мне так и подавно плевать. Мастером все же вдруг не заделаешься, это бы надо каждому знать. За день — за два не научишься даже порядком тесать.
Где уж там! И тесать умеет только мастер, знающий, что дерево сбегает, сужается кверху. Пока дерево живет, из года и год нарастает у него новое годичное кольцо, круг, что расширяет объем, раздает кору — она даже хиреет и лопается. Сразу под корой — луб и камбий, а в камбии животворный сок, и больше всего питается им самое молодое кольцо, ибо хочет стать настоящим годичным кольцом, чтобы крепко сжимать остальные кольца, обнимающие центр. В центре — сердцевина. От нее к коре бегут сердцевинные лучи. Сердцевина крепка, но жизни больше всего — говорим мы — не в сердцевине, а в той части, что только устремляется к жизни — больше всего жизни в самом молодом годичном кольце, оттого оно так и растягивается, расширяется и возносится; основную силу свою оно гонит вверх, чтобы встретиться с ядром и в нем найти центр, вокруг которого накручиваются все годичные кольца — самому младшему хочется все их удержать и самому стать центром. Мы говорим — годичное кольцо, хотя на самом деле речь идет о конусе, напоминающем огромную деревянную трубу или дудку, подобно тому, как труба или дудка напоминает дерево — ведь в дереве заключено столько звуков. Слышите? Вы слышите? Дерево раскрывается, разветвляется, и самое младшее годичное кольцо хочет разветвиться, раскинуться, затрубить, засвистать каждой веточкой, а потом ударить еще выше — пусть жизнь продвинется еще на ступень и пусть о том останется отметина, чтобы многие годы спустя, когда человек спилит дерево, он мог, склонившись над пнем, пересчитать его лета.
Плотник отесывает ствол дерева, как бы снимая с него наружные покровы. Коническая структура дерева не должна быть нарушена, ибо под большим давлением
Кровля вяжется на земле. Плотники или же их сподручные натаскают широких досок, собьют из них просторную палубу. Мастер пройдется по ней, кой-кого подчас и окрикнет, а то и подтолкнет — ведь речь идет о деле серьезном и поначалу каждый ему помеха. Затем соберется с мыслями, внимательно изучит планы и под конец, вытащив карандаш, наклонится или станет на колени и начнет чертить на доске сечение будущей кровли с обозначением балок, стропил, стоек, подкосов, распорок, затяжек и полос. Пронумерует все стыки и связи. Кой-где добавит черточку, галочку или всего лишь выразительную точку, чтобы балбесы подмастерья не забыли важнейшие стыки укрепить, как положено, скобами, хомутиками, тягами, стальными поясами либо шипами, а то и деревянными накладками со стальными болтами.
Да, кровля еще только набросана на доске, а подмастерья, стоящие вокруг, уже мозгуют, шарят глазами по разным стыкам и пыжатся все упомнить, чтобы потом ежеминутно не прыгать, не глазеть на чертеж.
Ондро, как никто другой, подходит к делу обстоятельно: берет брус за брусом и вдумчиво укладывает все в голове — она потихоньку как бы раздается, да ведь так и должно быть — голова должна слегка раздаваться, если мы пытаемся в нее все уместить. Ондро запоминает номера стыков и связей, даже если речь идет о сложной кровле, в которой много связей и не меньше стыков. Иному это покажется, может, и лишним. «Зачем себе голову наперед забивать? — поговаривает Имро, а иногда и Якуб. — Ведь на доске и так все обозначено, пронумеровано, потребуется — можно и глянуть туда. В работе все равно надо каждую стойку, полоску, пластину или колышек пронумеровать. Каждый стык через мои руки проходит. Обозначу стропило, когда оно уже будет в руках». Но Ондро на такие речи не поймаешь. Цифры для него — ерунда. Правда, иной раз приходится поломать голову, а почему бы и нет, почему бы Ондро и не поломать головы, для чего же она тогда? Ондро и впрямь головы своей не пожалеет, пожалуй, целая кровля бы в ней уместилась. Да и по нему это видно, особенно при ходьбе. Эко, как у него кровля качается! Ну и пусть качается, Ондро за свою кровлю не тревожится. На что же тут распорки? Ондро и плечами двигает так, будто выпрямить хочет распорки, а на них нету лап или будто обе распорки елозят по балке и никак не найдут свое место. Вдруг — рраз! Обе лапы опустились в пазы. Ондро аж зубами это почувствовал. Ничего не попишешь, распорка — дело нешуточное. Отец ловко с распоркой орудует. Но и Ондрова голова все же есть голова, кровля из нее не выскочит а не вылетит, не вылетит даже тогда, когда распорки сядут в пазы и подкосы сменятся тягами, ей-богу, не вылетит, конечно, не вылетит, поскольку у человека и анкеры есть, и анкеры Ондровой кровли довольно глубоко, да-да, довольно глубоко вставлены и заклинены, может, даже в ногах — а иначе отчего бы Ондрей так медленно и враскачку ходил? Вы, друзья мои, не беспокойтесь за Ондро! Он не мастер и никогда им не станет, но в плотничьем деле знает толк. Чего зря языком плести? Ондро не любит умничать. Речи речами, а работа работой. Но уж если действительно понадобится чего объяснить, то можно и в двух словах сказать обо всем.
Спроси мы его: «Эй, Ондро, скажи-ка нам что-нибудь о годичных кольцах! Что такое годичное кольцо?» Ондрей коротко ответит: «Ну конус. Ясное дело».
А спроси мы еще: «Ондро, может, скажешь нам и побольше? Расскажи хотя бы о кровлях, как их надо вязать…» Ондро и договорить нам не даст. «Вот дурачье, дерево-то само вяжется! Дерево от ростка уже вяжется».
У Вильмы работы непочатый край, конечно, весна на носу, она не дает людям баклушничать. Иные, может, и отлынивают, а кого и лето не выгонит из норы, но к Вильме это не относится — ее и зимой в нору не загонишь, а теперь она не нарадуется, что дни прибывают, весны никак не может дождаться. Вильма любит работу, а войдет во вкус, так словно играет в нее. Она уже перекопала весь сад, поразбивала комья, размельчила комочки, несколько раз прочесала сад граблями и, наметив, где быть семенам, а где саженцам, тщательно вымерила палочкой грядки, проложила в них канавки, в канавки накидала семян, присыпала землей, а землю обеими ладонями старательно поприхлопывала.