Мастера. Герань. Вильма
Шрифт:
— Эх, братец, еще наждешься ты свадьбы! — донимали они его. — Вот увидишь!
Поскольку погода держалась, священник решил этой же осенью костел расписать. Конечно, все сразу не делается, но что не успеют сейчас, докончат весной. Вот только не знал он, к кому обратиться. А тут как раз пожаловал в Церовую один незнакомец, заглянул и в приход, и надо же — священник сразу узнал в нем своего однокашника. Сперва болтали о том о сем — у однокашников-то всегда найдется о чем поболтать, — а потом вдруг священник хлоп приятеля по плечу и говорит: — Ты пришел как раз
Так и вышло. Однокашник посоветовал написать туда-то и такому-то, потому как такой-то — прекрасный и искусный живописец.
И в тот же день священник написал очень длинное и уважительное письмо одному очень известному, прославленному живописцу, о котором до сей поры, правда, ничего не слыхал.
А некоторое время спустя явился в приход человек средних лет, среднего роста, в темном костюме и такой же темной, слегка замасленной широкополой шляпе. Человек был приятный на вид, с лицом бледным, исхудалым, но в общем приветливым, временами его освещала улыбка, которая быстро таяла, но всякий раз не совсем — что-то оставалось в больших черных глазах.
Вместе с ним или следом за ним, ну конечно же следом за ним — ведь сразу все в дверь не вошли, — приплелись еще двое субъектов, второпях даже не знаю, что о них и сказать, хотя иным, а главное, самим себе, такие люди могут казаться и любопытными. Они остались стоять в дверях, наверное подумав: «Зачем нам лезть дальше? Ведь нас сюда никто не звал».
Священник пошел навстречу живописцу. Состоялось знакомство.
— Здравствуйте, здравствуйте! — пожимая руку живописцу, он ласковым, но цепким взглядом окинул и тех двоих. — Рад, что вы пожаловали. Как доехали? — И он еще острее поглядел на живописца: ну представь же их!
И те двое уже шагнули было вперед, но тут же, правда, несколько смешались, так как живописец и бровью не повел, сделав вид, будто эти двое не имеют к нему никакого касательства. Возникла какая-то натянутость, взгляды метались в разные стороны, сшибались, перекрещивались. По счастью, священник протянул руку, и те двое вмиг подскочили к нему, представились и сразу же отступили на шаг: слава те, господи, пронесло.
Священник услышал их имена, да тотчас забыл, что позже его немного расстроило; однако он заключил, что люди эти весьма образованные, верно тоже художники — кого же еще живописец станет таскать за собой? Он сделал руками несколько радостных, но при этом растерянных жестов, ибо очутиться среди трех художников сразу — дело нешуточное! Пожалуй, надо бы их чем-нибудь угостить, хотя для этого наверняка еще время найдется.
Заговорили о деле. Собственно, говорил только священник с живописцем. Те двое по большей части лишь кивали, хотя иной раз, при надобности, откликались и по-другому. По их глазам видно, что в деле они хорошо разбираются. Неужто они и вправду умельцы? Жаль, что священник забыл их имена!
Судили-рядили, и вдруг: — Да ведь тут рукой подать, — кажется, священник это сказал, — пойдемте туда и посмотрим!
И пошли. Сперва осмотрели храм снаружи, а войдя внутрь, долго хмыкали, мудрили, качали головами, иной раз и наверх поглядывали, все-то их занимало. Да вот только что из такого хмыканья выйдет?
Вдруг
Но глаз его беспокоил. Ужасно резал, слезился, и священник, не желая живописцу в этом признаться, отошел от него и украдкой вновь потер глаз. Потом подошел к тем мужчинам: они ходили вдоль стены, рассматривали штукатурку, ощупывали, оглаживали ее и обнюхивали пальцы.
Священник подивился и спросил, чем же не нравится им штукатурка.
Оба усмехнувшись пожали плечами. Тогда он сам пощупал стену, но никакого изъяна в ней не обнаружил. Он назвал имя архитектора, предложившего проект, назвал и строителя и имена двух-трех каменщиков, что клали костел, но имена эти ничего не говорили им.
Священник слегка огорчился, пожалуй, даже рассердился. И в конце концов отошел от них, решив, что это самые обыкновенные олухи.
Живописец стоял близ алтарной части храма, щурил глаза и вытягивал шею так, что она покраснела. И лицо тоже. А когда подошел к нему священник, он ласково посмотрел на него и сказал с улыбкой:
— Преподобный отец, во время службы вы всегда будете любоваться голубым.
Священник обрадовался. «Что говорить, мастер есть мастер! Те-то недотепы только и знают, что дуются!» — Голубым! Отлично! А дальше что?
Оба поглядели на свод, но священник не смог туда долго смотреть — глаз опять стал слезиться. «А, бог с ним, зато есть уже голубой, голубой — да, видать, это замечательный мастер!» Священник невольно вспомнил, что кто-то из каменщиков, когда речь зашла о росписи стен, сказал: «Какая там роспись? Возьмите синьку да немного известки, в два счета все и распишете».
— Кое в чем вам откроюсь. — Живописец нагнулся к священнику, мигнув прежде в сторону двоих — это могло означать, что те не должны его слова слышать. — Когда в достатке у меня голубой, другие цвета мне уже ни к чему. Надеюсь, вы меня понимаете. В голубом могут быть такие богатые возможности, хотя, конечно, все зависит от живописца. Не скажу, что это легко. Человек должен владеть собой, не давать себе воли, но умение — главное. Подбавлю чуточку синего, и он уже светится. Смягчу потом белилами, и сразу он будто снег, потому как, если захочу, и снег может быть голубым. Попробуйте-ка припомните снег!
Священник попробовал. Но тут заметил, что мастер улыбается, и это несколько смутило его. Может, мастер просто шутит, может, не стоит к его словам и относиться всерьез!
— Конечно, — улыбнулся живописец, — обычный синий, что чернила. А белый — цинковые белила! Иной и посмеется, скажет — вот вымазали костел взбитыми сливками! А голубой, поглядите! — Он указал на алтарь, которого еще не было, но над ним уже корпели резчики, может, уже и золото на него наносили. Занятно, что в эту минуту они оба вспомнили о золоте, священник видел его внизу и наверху, живописец только внизу, но и там оно ему мешало. — Ничего не могу поделать, — сказал он, — вижу наверху один голубой. Никакой другой цвет там не годится. Как думаете, почему ваши селяне красят свои дома в голубой?