Мастера. Герань. Вильма

Шикула Винцент

— Правда?

— Правда. Вы откуда, преподобный отец?

— Я из-под Лученца.

— Из-под Лученца? Там я еще не был. Еще не рисовал там. А вообще-то мне все равно. Суну ангела и на Оравщине и в Копанице, и в Трнаве и в Микулаше, ведь я рисую и для лютеран и для католиков. Преподобный отец, — он опять улыбнулся священнику и уж было хотел раскрыть чемоданчик, в котором находились краски и бумага, — а вас рисовать будем?

— Нет, лучше не надо. Может, потом как-нибудь.

Живописец тараторил без умолку. Священник, измученный вконец, думал: «Вот идиот! Явно — шевелит руками ловчее, нежели мозгами. Ум подменяет проворством.

Самый настоящий придурок! Любопытно, что он еще выкинет. Пока, правда, он еще ничего себе не позволил. Но чем-то он мне нравится. В своей глупости человек не волен. А тот был слишком заумный. Знал больше, чем надо, но все толковал об одном и том же. Бубнил да бубнил. Или, может, я ошибаюсь? Что требовать от человека, который видит вокруг себя то, чего нет, вдали видит даль и боится, что найдет в ней только то, что уже нашел вблизи? Посмотрит на небо — дыра! Что с того, что она кажется голубой? Разве набьешь или замажешь ее чем-нибудь? Глиной или грязью? Тот меня совсем заморочил. Все голубой да голубой. Нехристь! А за голубым что? Этого он уже не знал». — Послушайте, а вы могли бы нарисовать радугу?

Живописец дернул плечом. — А что тут особенного? В два счета и радугу нарисую. Если хотите, добавлю и ангела. Будет похож на Оришека-младшего.

«Этот все может! Радуга и то ему нипочем. Глуп как баран, оттого такой смелый».

Живописец раскрыл чемоданчик, порылся в нем.

«Тот хотел радугой только надышаться, — продолжал размышлять священник, — но ему все время что-то мешало. Хотел убежать и не знал куда, и близким и далеким гнушался равно. Но почему он твердил про голубой? Может, я его раззадорил? Его неотступно преследовала земля, и он не мог, стоя на ней, сотворить ангела. Что, собственно, он хотел? Уйти? Остаться? Куда уйти, где остаться, если между близким и далеким не видел никакой разницы? Куда бы я ни пришел, я буду уже там, и вновь для меня что-то иное станет далеким, и вновь я спрошу себя: «Куда же теперь? Может, еще дальше?» Или спрашивать надо позже? А почему позже? Ведь я уже теперь не знаю, где я. Бежать от праха и вновь найти прах, то есть к праху вернуться? Откуда? Откуда и куда? Один или не один? Один. И не один. Куда, боже, куда же? И найду ли то, что ищу? И когда, господи?! Потом? Только потом? Почему только потом?

Далеко — это все дальше, но и вспять — это далеко. Только прах близок к праху, хотя он и дальше, и вспять, и далее дальнего, и далее, чем вспять, только прах спокон веку близок к праху, хотя прах от праха дальше всего…»

4

Возни с гульдановским домом оказалось куда больше, чем полагали сначала. Но мастер и Имро не испугались работы. Правда, Имро немного тревожился и все пересчитывал дни: сколько еще осталось до свадьбы? Успеем ли? Не успеем? А ну как не успеем?

Мастер его неустанно подбадривал: — Не бойся, Имришко! Скажи спасибо, что мы за дело взялись! А уж коли взялись, подправим все как положено, по крайней мере надолго успокоимся.

— Пусть так, тата. Только бы ничего не стряслось! Только бы ненароком где-нибудь не застопорило!

— Да что может стрястись? Не будь ребенком, Имро, прошу тебя! Все у нас ладится, кирпич есть, даже с избытком, столько, пожалуй, и не понадобится. И в работе толк знаем, так чего ты запугиваешь? А случись что, можем кликнуть на помощь Якуба с Ондро. Хочешь, можем им написать. Не то позвонить сегодня же вечером.

— Лучше не надо. — Имро опять возразил. — Не надо звать их.

Знаешь ведь, каковы дела, как часто мы зовем их, а потом жены их сердятся: вечно мы, мол, теребим Ондро и Якуба.

— Как это теребим? Когда мы их теребили? Нешто я боюсь их? Ты мне такое даже не говори, Имро! Я что, не могу своим сыновьям позвонить?! А в общем, как знаешь. Ежели полагаешь, что не надо звать их, пусть будет по-твоему. Без них управимся.

Они разворотили дом, да так основательно, что сами испугались: свадьба-то уж на пороге, а у них работы — непочатый край. Ну и бегом звонить! Но они опоздали: у Ондрея с Якубом нашлось какое-то срочное дело, от которого никак нельзя было отвертеться.

— Черт побери! — вскипел Имро. — Ну и заварили мы кашу! В хорошую историю влипли!

— И то сказать. Надо было раньше звонить, Имришко, или обратиться к кому чужому. Можно было и кого другого кликнуть на помощь. А теперь нам уже никто не поможет — кладку-то мы и сами вытянули, да еще поднатужимся, а вот что сохнет паршиво — это хуже всего! Видишь же, как сохнет. Хоть и управились бы кое-как, сырые стены все равно не оштукатуришь, не выбелишь.

— А все ты, тата, выдумал! Я с самого начала знал, что так получится. Не послушай я тебя…

— А ты послушал, да? Как это послушал? В конце концов я еще и виноват буду?! Кто идти звонить не хотел?

— При чем тут — звонить? Зачем ты это затеял? Разве нельзя было подождать немного? Нельзя было покуролесить с домом уже после свадьбы?

— Что ж теперь, драться, а? Ну давай! Кто же знал, что Ондро с Якубом подкузьмят нас? Отложим свадьбу на неделю-другую…

— На какую неделю-другую? Ведь начнется рождественский пост.

— Чертовщина! Про пост-то я и забыл! Понимаешь, начисто забыл про него.

До полудня они переругивались. Но между тем нет-нет да и советовались: раздумывали, не устроить ли свадьбу только в невестином доме. — И это бы можно, — рассуждал мастер, — а все же было б не то. Ни шатко ни валко. И люди бы говорили: ну вот, сперва хорохорились, пофорсить вздумали, а теперь все на невесту спихнули, а может, оно и нарочно. Большие мастера-де, а с собственным домом управиться не смогли, вот и радей, невеста! Да, жалко, мы не позвонили тогда!

— Прошу тебя, тата, кончай с этим. Не то по-настоящему рассержусь!

— Хо-хо! «Рассержусь!» Сердись, ну сердись! Чего передо мной заносишься? Думаешь, я не умею сердиться?

Они сердились друг на друга какое-то время, молчали, а потом мастеру пришла в голову удачная мысль: — Слышь, Имро, что скажешь, кабы на рождество?

— Тата, разве это серьезный разговор? — Мысль эта не показалась Имро особо удачной: — Ведь Вильма меня обсмеет, а то и разговаривать со мной не захочет.

Мастер, усмехнувшись, сказал: — Она рада-радехонька, что ты берешь ее в жены. Или ты не Гульдан?

Но под конец они все же поладили. А что было делать? Сошлись на предложении мастера. — Только как теперь Вильме об этом сказать? — переживал Имро.

— Вильма — не вопрос, — успокаивал его мастер, — она все нам простит, все поймет, а вот к старой уж придется подмазаться, та не такая понятливая, а заговорит, жало у нее злей, чем у шершня. Но все ерунда! Не бойся, Имро! Осенние свадьбы все равно не стоят выеденного яйца. Как хлынет дождь, у невесты намокнет фата и болтается за спиной, чисто онуча. Еще и невеста у нас, глядишь, простынет! Подождем-ка лучше до рождества, до той поры, может, распишут и церовский храм…